и другое кушанье, с виду на жидкий кисель похожее и сделанное из муки, яиц, масла, меду и дикого перцу и шафраном довольно усыпанное, которое он ел горстию спешно, подчивая притом и меня сею размазнею, похваляя, что очень хорошо сделана; но я, поблагодарив его наипристойнейшим образом, искал пищи не для желудка уже своего, но для сердца. Турки, начиная от самого султана до последнего, имеют обычай есть без ножа, вилок и ложки, черпая всякое кушанье из блюда горстью, что непривычному человеку покажется весьма отвратительно. Потом комендант от пустил как чауша, так и капы-углана обратно к Порте и, дав им в приеме меня расписку, встал сам и, велев мне следовать за собою, привел меня в камору к г. резиденту, где, увидевшись с ним и другими его соузниками, имели мы все взаимное удовольствие, что еще в живе находились, и от того времени по самый день нашея свободы неразлучно вместе были содержаны и все беды и страхи обще претерпевали, как о том ниже сего подробно объявлено будет.
Я не успел тут еще успокоить возмущенный дух свой, как последовала новая для меня тревога. Некто из нескромных наших в Пере корреспондентов известил меня запискою, что посланные от меня в Россию два курьера были неизвестно где задержаны и письма мои от них отобраны и представлены дивану, где их велено на турецкий язык перевесть, а курьеров содержать под крепким караулом. Сие произвело во мне ужасное беспокойство, и часто приходило мне на мысль, чтоб самому предупредить угрожающую мне насильственную и поносную смерть и не быть предметом увеселительного зрелища для кровожаждущею и варварского народа. Я лишился тогда и пищи и сна и едва бы мог сохранить жизнь свою, если бы не обрел утешения в содружестве и сострадании товарищей своих и не был несколько порадован известием особым, что ведомость, полученная мною о помянутых курьерах, совсем неосновательна. Уже начал я приходить в совершенное успокоение, каковое в тогдашних обстоятельствах возможно было иметь, как тот же самый легковерный корреспондент вновь уведомил, что посланные мною курьеры точно в Хотине задержаны и отобранные от них письма к Порте посланы; но, по счастию, оказалось скоро, что оные курьеры проехали благополучно все турецкие земли и были уже в Россия.
Не мною прошло после того времени, как караульные ваши пришли нам сказать, что еще несколько российских привели к нам. Мы подумали, что то были оставшиеся ваши в Пере люди, и вскоре увидели коменданта, идущего к вам с тремя человеками в немецком платье, которых тогда в лицо рассмотреть не могли, поелику был уже вечер. Один из их вошел к нам и спросил: российские ли мы? Российские, отвечали мы ему. Тогда он весьма обрадовался и, объявляя, что он российский курьер, лейб-гвардии сержант Трегубов, рассказал нам свое приключение, которое также особливого примечания достойно, потому что он с двумя своими провожатыми ехал, как нарочно, многими окольными дорогами, чтоб попасть в Едякуль, чему караульные наши нимало не удивлялись, говоря, чго судьбы своей никто избежать не может.
В упомянутых двух каморах препровождали мы время свое в великой скуке и печали, не видя никакой надежды к скорому оттуда освобождению, и где от воздуха стесненного и нездоровою начали было все пухнуть, и думали сперва, что стали дородничать, но, узнав, что таковая опухоль могла скоро нас и в гроб вселить, изыскивали средства, как бы из адской пропасти освободиться, и стали приуготовлять к тому вашего коменданта, с которым тогда уже несколько познакомились, жалуясь ему, что нам всем весьма тесно жить в двух каморах и что по непривычке, тесноты сея без крайнего повреждения здоровья долго свести не можем, не изъявляя ему прямого нашего намерения, что нам хотелось перейти в свободнейшее и просторнейшее отделение, хотя в том же Едикуле. Он, снисходя на нашу просьбу, отвел нам еще две каморы, которые вместе с прежними находились, и чрез то доставил отраду расхаживать из одной в другую; но как и тоща опухоль с нас не сходила, и здоровье наше час от часу более ослабевало, а особливо у г. резидента, то всячески домогались, дабы позволено было ездить к нам какому-нибудь доктору, ласкаясь, что чрез него удобно можем искать в ком надлежит себе освобождения.
Поелику же доктор не мог допущен к нам быть без позволения самой Порты, то нельзя было его иметь скоро; однако же чрез несколько дней дозволено к нам приходить одному греческому врачу Луки, который тогда был домашним у нисаджи-паши[30], достигшего потом вскоре визирского достоинства по низложении вышеупомянутого Хабзы визиря, который по объявлении войны лишился чрез несколько дней раз ума и пришел в несостояние более управлять государством, а наипаче при тогдашних обстоятельствах, чего ради султан принужден был свергнуть его с визирства октября 20 числа и заточить в остров Кандию[31], куда едучи на галере и умер. Случай сей почитали турки весьма худым предзнаменованием. Возведенный же на место его Емин-паша[32], отправлявший должность нисаджи-паши, был родом из горских черкес и с давних лет находился у Порты при письменных делах и произошел все почти канцелярские чины, которого я в приезд свой в Константинополь в 1764 году застал еще мектупачием[33]. Он в бытность мою на аудиенции у визиря Мустафы принял из моих рук верующую грамоту на тогдашний мой характер поверенного в делах; потом был он рейс-ефендием[34], и чрез его руки все польские дела отправлялись; почему он был более об оных известен, нежели прочие, и был притом человек отменного разума и вообще о делах христианских держав довольно сведущ, но чрезвычайно вспыльчив и горяч. Живучи в каморах своих, услышали мы, что Керим-Гирей[35], татарский хан, бывший в ссылке на острове Кипр, приехал 17 октября в Константинополь и что оказаны ему отменные почести и даны великие дары, как-то: перо, осыпанное бриллиантами и именуемое соргучем[36], каковое сами султаны на турбанах своих носят, также кинжал с череном, украшенным разными драгоценными каменьями, высокой работы часы с алмазами и несколько мешков денег на экипаж; сверх того надета была на него шуба, называемая кабаница, которая дается только принцам крови или визирям за чрезвычайные заслуги.
Сей Керим-Гирей, носивший на себе имя и Дели-хана, означавшего на турецком языке неистового, довольно имени сему соответствовал, быв храбр, предприимчив и до крайности вспыльчив. Он и на ханство не Портою был возведен, но сам собою оное получил чрез бунт и помощию
