почему бы и нет?
Мы с ней гуляли. Порой много, долго. И, что-то мне подсказывало, что это было больше нужно ей, а не мне. Как будто не я к ней привязывался, а она ко мне. А ведь, если копнуть глубже, это я без неё — никто. А не она. Она становилась больше, чем подругой. А вот с её подругой, Викой, у нас были сплошные тёрки. Ей не нравилось, что она меня не понимает. И больше всех доставалось Ольге.
Отец Ольги, Андрей Степанович, тоже оказался классный мужик. Высокий, широкоплечий, пышные усы, голубые глаза. Веселый, практически не унывающий. Его ладонь как лопата. Стоит ему меня по дружески хлопнуть по плечу, я чуть ли не на метр отхожу. А ему смешно. Говорит, что я... Э, как это, ма-ла-хол-ный? При попытке узнать значение этого слова Ольга лишь улыбалась и ничего не объясняла. А вот с мамой Ольги, к сожалению, познакомиться было не судьба — она погибла при ядерной бомбардировке. Хотя, как сказал Андрей Степанович, ей повезло не видеть весь этот ужас. Оля, как она сама меня просила называть, уже привыкла обходиться без неё.
Документы мне сделали довольно быстро. С обучением... Вот тут возник очень серьёзный затык: с одной стороны, так как у меня амнезия, надо бы учить всё по новой. Вот только при решении различных тестов по всем предметам, кроме, как они их называют, гуманитарных, всё отлично. Математика, химия, физика, переведённые на мой язык — как будто недавно школу закончил. Вот только я так ничего и не вспомнил.
Однажды мы с Олей поехали на её машине куда-то за город. На мой вопрос «Зачем?» жестом показала, что позже. Мы выехали куда-то в лес. Ещё через пять минут она свернула направо. Далее мы ехали по грунтовой дороге. Ехали недолго — минуты две, не больше. Затем она съехала с этой дороги, и заглушила мотор. Мы вышли, и где-то через минуту ходьбы она показала мне знаками, что нужно молча снять респиратор. И довольно аккуратно сняла. Зачем? В воздухе ведь инфекция! На мои вялые попытки возмутиться она просто показала жестом «Молчи!». Ладно, я тебе верю. И моя смерть от болезни будет на твоей совести. В итоге тоже снял. Ах, как хорошо без него! Какое это наслаждение, когда лёгкий ветерок касается твоего лица. Никогда до этого не подумал бы. Мы молчали, и Оля меня позвала за собой дальше. Хорошо, иду.
Ещё через пару минут ходьбы мы оказались на берегу озера. Рядом с нами росла какая-то трава. То ли рогоз, то ли ещё что. Оля взяла из сумки, которую мне дала ещё возле машины, какое-то покрывало. И мы присели на него. На улице было пасмурно, но без дождя. Не было ни лягушек, никого, кто создал бы шум. Мы сидели с ней в обнимку и любовались водной гладью, уходящей далеко. Мне было хорошо с ней, даже просто молчать.
— Красота, — она первая нарушила молчание.
— Да, красота.
После этого мы ещё минуты две просто сидели и молчали. Однако идиллия уже была прервана. И поэтому я задал ей вопрос, который сейчас свербел больше всего.
— Оль, объясни: почему мы здесь без респиратора? А как же...
— Болезнь? А, — она отмахнулась, — сказки для горожан.
А вот тут я не понял. И поэтому сел немного напротив неё. И всё же — ну какая она красавица! Глаза карие, губы пухлые, волосы прямые, светлые, до плеч. Аккуратные бровки, маленький прямой носик. В её маленких ушках круглые большие серьги из золота. Одета в чёрную кожаную куртку, которая подчёркивает её идеальную фигуру — тонкая талия, пышная, однако небольшая, попа, грудь среднего размера. И, почему-то, глядя на неё, создаётся ощущение, что она мне кого-то напоминает. Но кого — хоть убей, не вспомню.
— То есть?
— Болезнь была, — она лукаво так улыбнулась. А в глазах промелькнули искорки. — Но она ушла.
— А почему тогда носите?
— А потому, что этого требуют наши правители, — она резко погрустнела. — На самом деле, в самом городе свободы как таковой нет — любой твой шаг отслеживается.
— А здесь?
— Вроде как нет.
— А зачем мы их сняли?
— Там стоят прослушивающие устройства. Но их сигнал слабоват вдалеке от машины.
— Прекрасно.
А вот на этой грустной ноте мне стало совсем тоскливо. Это что же получается, живи и молчи? И почему все терпят? Неужели это всем нравится?
— А почему в городе об этом молчат?
— Потому что те, кто говорит об этом — долго не живут.
Прямо грустно. За тебя кто-то уже решил, что ты скажешь. Более того — за тебя уже решили, что думать. Ты — никто! И как же быть?
— И что же, всем всё нравится?
— Нет, конечно. Но те, кому особо не нравилось, тех уже нет с нами.
— А может, оно и правильно — смысл вот в такой жизни?
— Ну все же живут.
***
— Андрей Степанович, поясните, кто это у вас там в доме? — спросила соседка — крупная статная женщина с косынкой на голове.
— Здравствуйте, Любовь Васильевна, — начал он, — да это Оксанки моей, Царствие ей Небесное, старшей сестры племянника прабабки троюродный внучатый брат по отцовской линии. Этакий полутораюродный четвертькровный полубрат.
Соседка зависла, пытаясь разобраться в родословной покойной Оксаны, которую, как она считала, знала очень хорошо. А Андрей, довольный реакцией соседки, которая ему не нравилась за то, что слишком любопытная. Вот прямо дай волю — своё хозяйство бросит, и будет у всех дома только торчать. И всем докучать.
— Сказал бы сразу, что родственник через три {гнезда} колено, — явно обиделась она. — А то пооканчивают академиев, и пудрят пролетариям мозги.
Затем она зачем-то себя хлопнула по бёдрам да так, что слегка подпрыгнувшие огромные груди чуть не шлёпнули её по лицу.
— Ах ты ж {несуразица, правда сказано проще и ёмче}! Степаныч, я из-за тебя пирог сожгла!
И убежала. А Андрей хмыкнул, пожал плечами, и пошёл в гараж за машиной. Отпуск кончился — пора включаться в работу.
Через пару минут во двор вышел Олег.
— Андрьей Стьепанович! Айм рэди! Вер го ай хер?
— Камон ту хер, Олег.
Олег быстро добрался до гаража. Андрей открыл его, выгнал машину, и они поехали. Сегодня у Олега особый
