Потом снова зазвучали голоса, громко, нервно, брякнули чьи-то ключи, я же шагнул вперед, дотронулся до руки Скайлера, я сам не знал, что делаю, даже Дин удивился: “Ты чего?” — но я не ответил, потому что меня переполняло — я чувствовал, как колется растущая на газонах трава, точно это моя кожа, как хлопают крылья ночной птицы, точно это я лечу, как деревья со скрипом всасывают запах петард, точно листья — мои легкие, как бьется сердце у всех собравшихся на вечеринке.
Я прикоснулся к руке Скайлера, провел пальцами по осколкам кости, ошметкам кожи. Наши руки притянуло как магнитом, между ними возникло тепло. Но тут подошел папа Скайлера, оттолкнул меня, прикрыл руку сына футболкой, хотя ладонь уже заживала, клянусь, рваная кожа затягивалась, кости срастались, я сам видел, ему стало лучше. Голова моя словно наполнилась гелием или другим газом, как будто я слишком долго бежал слишком быстро. Я отступил на шаг, попытался было опереться на раскладной столик с макаронным салатом и мусуби[25], но промазал мимо столешницы, коснулся ладонью воздуха и второй раз за вечер очутился задницей на земле.
Оттуда я наблюдал, как двое отцов сажают Скайлера в джип. Одновременно хлопнули двери, с ревом и урчанием завелся мотор, а издалека доносилось бах-бах-бах.
— Очнись. — Кауи толкнула меня в плечо, позвала меня несколько раз, пока я не пришел в себя. Кто знает, сколько я так просидел. — Что ты сделал?
Мне хотелось ответить, но веки отяжелели, а заставить челюсти разомкнуться было не легче, чем открыть дверь холодильника с помощью слизняка. Тем более я и сам точно не знал, что сделал. Помнил лишь, что почувствовал руку Скайлера, то, как она хочет поправиться, и я был частью этого ощущения, увеличил его, пусть даже на минуту.
Подошел Дин, посмотрел на нас сверху вниз:
— Ехать пора.
Глаза его горели. Страхом, злобой, стыдом. Тогда-то все и началось, не так ли.
— Извини, — сказал я, надеясь, что теперь этого хватит, а еще, наверное, я сказал это за все то, что было после того, как меня спасли акулы.
— За что извини, — ответил он. — Не ты же сцапал петарду, с которой не знаешь, что поделать.
Я пожал плечами:
— Ты прав. Но все равно.
— Ты думал, починишь его руку, стоит только дотронуться? — Дин ухмыльнулся, покачал головой. — Ничего ты не смог.
Нас окликнули мама с папой.
— Ехать пора, — повторил Дин.
Мы сели в наш помятый синий “джип чероки”, мы с Кауи и Дином на заднем сиденье, мама за руль, потому что папа выпил четыре банки пива и, по его словам, не хотел, чтобы мы видели, как он ублажает копа, чтобы тот не отбирал права. Его ладонь на мамином бедре, она переплела свои пальцы с его. Навстречу нам в противоположную сторону проносятся огни фар, мы едем вниз из Эйеи, знаки и здания вдоль шоссе Н1, Дин смотрит в боковое окно, то и дело глубоко и шумно вздыхает. Он словно стал старше с тех пор, как мы сели в машину, да и я наверняка тоже. Мы оба уже не те Дин и Ноа с Большого острова, до акул, которые пробегали мимо объявлений о высоком прибое на пляже Хапуна, волны ревели у наших колен, поднимались до груди, и мы ныряли в белую пену. Буруны тащили нас вдоль берега, мы соревновались, кто глубже нырнет под волну, приливное течение засасывало, волокло за собой, в спину нам бил песок, мы чувствовали, как вода поворачивает, вставали, подтягивали шорты, а когда волна, изогнувшись, со всей силы обрушивалась на нас, мы бросались в ее глубину, открывали глаза, с улыбкой смотрели на разверзшийся завиток золотого песка и голубой океан, которому нас не достать. Под водой Дин, как, наверное, и я, радостно щурился, серебристые воздушные веревки вырывались у нас из носа и рта, мы выплывали на поверхность и хлопали друг друга по ладони за храбрость, за то, на что мы способны. Теперь же мы возвращались домой на джипе, между нами Кауи, двое мальчишек с окровавленными костяшками, мы ехали навстречу тому, что будет дальше, а я все украдкой поглядывал в зеркало заднего вида на то, что оставалось позади.
3
КАУИ, 2001. КАЛИХИ
О'кей, в общем, весь тот год мы будто бы снова жили на краю легенды, как тогда, после акул, только больше. Очередной придурочный мальчишка изуродовал себе руку петардой, как обычно в Новый год. Только в этот раз все закончилось иначе. Блессинг сказала, что Кейахи сказала, что в ту ночь Скайлеры ездили в больницу. Врачи развернули руку Скайлера, искалеченную новогодним взрывом. Смыли кровь, а под ней здоровая чистая кожа. Как будто его рука никогда не играла с огнем.
Ну блин. Можете себе представить, если уж Кейахи рассказала Блессинг, значит, об этом уже знали даже в Саудовской Аравии. Тоже мне новость. Кейахи и изобретение колеса подавала бы как свежую сплетню.
Но посетители к нам не спешили. Особого шума не было. Разве что соседи заглядывали. Регулярно, но по одному. Какая-нибудь местная тетенька, лохматая, будто только что проснулась, с двухлетним сыном на бедре, у сына диабет, и вот она говорит, мы тут слышали про Найноа, не может ли он помочь. Или мужчина, который потом приходил еще раз, кажется, хапа кореец, в слишком узкой футболке, обтягивавшей слишком широкую грудь, объяснял, почесываясь, что у него четвертая стадия добралась даже до пальцев ног. Не мог бы ваш сын помочь.
Кажется, поначалу мама не очень понимала, как быть, просто слушала, грустно наморщив лоб, впускала человека в дом и шла за Ноа в их с Дином комнату. Посетитель заходил туда вместе с мамой, но та вскоре выходила.
— Он сказал, что при ком-то не может, — пояснила она в первый раз.
Чуть погодя возвращался и посетитель. Не знаю, что там Ноа с ними делал, но уходили они практически пританцовывая. Ноги пружинили, как на резинке. Глаза спокойные, не то что раньше. Значит, что-то он исправлял.
Так что, разумеется, люди к нам заглядывали. По одному, но регулярно. Толпы никогда не было.
Как-то раз я видела вот что: взрослая дама, говорила что-то про начальную стадию того-сего, перед уходом завернула на кухню. К маме. И дала ей деньги. Я думала, мама удивится: нет-нет, что вы, я не возьму. Ничего подобного. Она кивнула и взяла деньги так легко, словно сидела за кассой в “Дж. Ямамото”.
Мы с Дином и Ноа не дураки, мы знали, что папа с мамой вечно в долгах. Они постоянно обсуждали по телефону все, от кредитных карт до дома. Это стало у нас чем-то вроде молитвы: отче наш, иже еси в долгах до небеси, да святится выплата твоя. Классе в четвертом я была уверена, что абсолютно все приглашают музыкантов и устраивают вечеринки, на которых берут с гостей деньги за вход, чтобы собрать на оплату жилья[26]. Но когда я рассказала об этом на уроке, учительница прослезилась. И после занятий пристала ко мне с расспросами.
