Лену с жалобами…
— Ты уже советовал! — фыркнул Тит и стал пищать, передразнивая Ивашку. — Напиши первым, Ярофей Павлович, всё обстоятельно про бунтовщиков напиши, все вины на них повесь… Ну и где толк от той писульки? Поляковцы год спустя свой извет накарябали — и Ярко в железах сидит.
— Так то не наша вина, — надулся Ивашка Посохов. — Мы же с Ярофеем… Павловичем еще Францебекову писали, а в Якутске уже Ладыженский сел. Ясно, что он Зиновьеву ту грамотку и не показал даже. А покажи — так другой разговор был бы.
— Бы да бы, — отмахнулся Васька. — Что гадать о несбыточном. Обвалился Францебеков и Ярофейку за собой потянул. Тут что с Зиновьевым, что без оного… Ну, может, на Москву бы Хабарова не повезли. Всё решено уж было…
— Ты напиши, Ивашка, — неожиданно подал голос Кузнец. — Напиши обстоятельно, а завтрева мне покажешь. Я поправлю, что не так.
Все удивились тому, что Онуфрий поддержал вдруг писщика. Да и сам тот понимал, что от грамоты толку не будет. Но ему не нравилось, как хабаровцы строят планы в приказной избе, а самого приказного ни в зуб не ценят. Будто никто он тут. Пустое место.
«Не пойдет так, братцы» — нахмурился Кузнец и решил тут же поддержать слабого, чтобы усилить разлад среди подельников. А Посохов явно слабейший. За есаулом Васькой, за Титом Осташковцем — люди. У Артюхи Петриловского иная сила — мошна и связи торговые. Они все, конечно, нужны Онуфрию. А надобно, чтобы он им был нужен.
— Значит, слушайте меня, господа-казаки. Коль уж я приказной, то и приказы идут от меня. Грамоту в Якутск пошлем. Ясачить людишек местных будем полной чашей, но никто — слышите! — никто на сей раз по своим торбам ничего таить не будет! Лучше излишку дадим, чем недоимку сыщут. А коли не согласны — завтра же к Зиновьеву пойду и подскажу, у кого обводную рухлядь стрельцы могут поискать. Ну?
Хабаровцы набыченно молчали. Первым, как ни странно, кивнул Петриловский.
— Ну, коли уж здесь встали — то и острог начнем строить. Сильно не тужась. До холодов поставим несколько тарас, да хрящем засыпем. Место дурное — зато и в Якутск, и в Москву отпишем — сполняем, мол. А с холодами на низ снова пойдем. Там для зимования места поспокойнее, народишко — посмирнее. Заодно по дороге дючеров пощиплем, пусть урожаем поделятся.
Как ни странно, а ярковы ближники приободрились. Встали, натянули шапки и потянулись к выходу. Кузнец ажно проводил их до выхода и сам выбрался на воздух перед сном. На биваке развалился Дурной и отчаянно храпел, раззявив пасть, как певчий в церкве. Черно-красные угли костра почти не давали света, так что непонятно было: цела ли у Сашко морда? Но вид у спящего здоровый.
«Может, он, наконец, не только получать, но и давать по мордасам выучился?» — хмыкнул приказной. И пошел спать.
А утро встретило его надсадным воплем, обещающим, что новый день не станет легче прошлого:
— Кузнец, беда! Девка Яркова сбегла!
Глава 6
Онуфрий тут же выбрался наружу, в чем спал. Резкий свет утреннего солнца полоснул по глазам, приказной сощурился, пытаясь разобраться, что происходит. На биваке толпилось с полдесятка воев, только Дурной семенил с котлом к реке — за водой, видимо.
— Кто орал? — слова из пересохшей глотки вылезали с трудом.
— Я, приказной, — шагнул вперед старый казак. — С дощаника, где аманатов держали, одна девка утекла. Ночью.
— Какая? — тихо спросил Кузнец, уже понимая, про кого они речь ведут.
— Ну, ясно какая. Яркова. Чалганка.
— Черти полосатые, — выдохнул Онуфрий. — Продрыхли всю ночь!
— Господом богом клянусь! — вскинулся старик. — Сторожа всю ночь бдела, как положено!
Кузнец только отмахнулся. Конечно, спали. На берегу ведь шесть сотен русских воинов — огромный табор! Кого сторожиться?
«Вот же непруха, — бегали мыслишки в голове приказного. — Именно нынче! Слава Богу, не подал я еще Зиновьеву списки аманатов. Тадыть совсем беда была бы…».
— Веди к дощанику! — велел он казаку.
Нет, не случайно. Вовсе не случайно пропала полоненная даурская девка именно в эту ночь. Все знали, что Хабаров ее для себя держал. И порою, ночами к себе забирал. Все те крики слышали. И умыкнуть Чалганку раньше было невозможно — Ярко изо всех душу б вытряс… И завтра невозможно — всех аманатов Зиновьев заберет.
«Будто ведал кто», — всё более ясно понимал Кузнец.
А кто ведал? Ночные гости из дружков Ярофейкиных — так оно им надо? Ну, и ближники Зиновьева еще, но тем-то вообще на незнакомую полонянку плевать.
У дощаника, где держали аманатов, всё было пристойно. Остальные сидели крепко связанные, вещей поворовано не было.
— Как в воду утекла, — стенал старый сторож. — Глянь, атаман, на берегу никаких следов нету… Ну, окромя наших, сапожных.
— А ты, дурила, думаешь, что девка даурская не может в сапоги обуться?! — не удержался Кузнец.
— Да где ж вона сапоги найдет… — начал было казак, да не договорил, додумавшись до того, что стразу заподозрил Онуфрий.
«Украли Чалганку… В самую нужную ночь. И сапоги дали! Но кто ж знал?».
Взгляд Кузнеца метался по берегу в поисках догадки. Люди суетились и бродили взволнованными мурашами, шумно переговаривались. И словно одно пятно покоя: сидит себе Сашко Дурной на урезе и песочком котел от копоти чистит. И ничто купченка не волнует…
«Постой-ка!» — замер Кузнец.
И вспомнил минувшую ночь. Как с хабаровскими ближниками прощался. Как храпел у погасшего костра толмач. Так громко и старательно, чтобы все поверили — спит Сашко давно и надежно. Спит! А не подслушивает под стенкой землянки слова тайные. Про то, что московский дворянин собрался всех аманатов на Москву свезти.
«От сука!».
А Дурной ровно в этот миг как бы невзначай покосился на приказного. Пытливо глянул, исподтишка. Да взгляды их взяли и пересеклись. И оба они всё поняли. Толмач отвернулся, встал и начал нарочно неспешно уходить от Кузнеца.
— А ну, стой, падла! — не очень громко прорычал Онуфрий.
Тут-то купченыш и припустил! Вдоль берега, в сторону Зеи, где сплошные протоки да кочкА болотная.
— Держи Дурнова! — заорал уже во всю глотку приказной. — Ловите паскуду!
Народу на берегу была тьма. Сразу кто-то
