когда «племяш» явился под утро, полураздетый, босой и грязный. Но браниться особо не стала – платил он пока что в срок.
Трое суток Митяй дурил напропалую. Привязал красный бант на рога соседскому козлу Мотьке, разозлив того до потери невеликого соображения. Подрался с братьями Аджибековыми и побил обоих, даром, что старший, Равиль, был его на два года старше. Попробовал пива, выкурил первую сигарету и до вечера блевал за сараями. Сходил в море с младшим Сатыросом, приволок пеленгаса и корзину мелкой рыбешки. На четвертое утро в дом тетки постучался незнакомый грузчик, большой, загорелый и запинающийся от застенчивости.
– Я того-этого… струмент вашу сыскал разом. Давеча на пляже мы с артелью того… отдыхали, в обчем, а как светать стало – глядь, вор пожаловал! Приблудился стервец мелкий да по вещам ковыряется. Я за ним, он от меня – и футлярчик-та урони. Я тута и вспомнил, что ваш парнишка нам, бывалоча, на отдыхе-та пиликал, и струмент на его похож. Вот принес.
Оторопев, Митяй не нашел что сказать, предоставил тетке благодарить доброго человека, подносить тому стаканчик наливки и ломоть соленого кавуна. Мальчик забрал футляр к себе в сараюшку, воровато открыл – проверить, жива ли скрипка. Инструмент нисколько не пострадал, чехол не пропустил воду. Оставалось только поменять струны. Мальчик чувствовал – пальцы ноют, руки сами тянутся взять смычок, тронуть деку, заставить упрямое дерево заговорить. Нет уж, черту чертово!
Дождавшись, когда тетка уйдет на базар, Митяй умылся, пригладил волосы, решительно взял футляр и отправился на улицу Троцкого. Первый этаж каменного дома недалеко от церкви занимал Иван Наумыч Морозов, пожилой, вежливый антиквар, скупавший у мальчишек монеты и прочие древности. …Наверняка он возьмет и старую скрипку. А нет, так на толкучку снести можно, рынок недалеко. И баста – рыбаком буду или механиком, как батька. Нечего воображать – музыкант!
Антиквара дома не оказалось. Что ж, подождем. Скрестив по-татарски ноги, Митяй сел у порожка, бездумно забарабанил пальцами по футляру. Отчего ж не сложился тот танец? Можно ж было взять чардаш, удалось бы догнать девчонку, если б струна не лопнула. Или нет? Достав скрипку, Митяй вывернул пальцы над грифом, вспоминая, как ухватисто, ловко работала руками соперница.
– Подайте на хлебушек! – задребезжал старушечий голос, отвлекая от мыслей.
По привычке Митяй пошарил в карманах, собрал копеек и, не глядя, сунул в протянутую ладонь.
– Вот спасибочки! Добрый мальчик. Хороший мальчик, а так мучаешься – ай, как жаль.
Удивленный Митяй посмотрел на просительницу – хромая нищенка в туго завязанном черном платке, сама длинноносая, словно ведьма, узкий рот, внимательные, птичьи глаза. И какая-то несуразица в облике.
– Проклятье на тебе лежит, милый ты мой, страшное, смертное. Некому тебя защитить, некому мудрое посоветовать. А я знаю… все знаю!
Откуда? Как? Митяю стало не по себе.
– Что вы такое гуторите, бабушка?
– Дурачка не крути! – огрызнулась старуха, показав неожиданно белые зубы. – Дьявол тебе скрипку принес, а ты не знаешь, как от нее избавиться. Думаешь Паганини стать? Так и он не осилил.
– Да кто такой этот ваш Паганини? – обозлился Митяй.
– Самый лучший скрипач на свете. Николо душу продал за инструмент, чтобы играть лучше всех. Дьявол повсюду за ним ходил, а после смерти утащил в ад. Старик Паганини тысячу тысяч лет будет жариться на сковородке и слушать, что делают с музыкой казенные скрипачи. Эх ты, глупый, невоспитанный мальчик.
Митяй и вправду почувствовал себя маленьким, беззащитным глупцом. Влип по самые уши, хуже, чем в голод, хуже, чем в грязный подвал.
– Ты не знаешь, малыш, какой мастер создал инструмент, послушный, как женщина, и капризный, как женщина? – Голос нищенки налился силой, стал властным. – Почему темный ужас таится в струнах, почему лучший смычок – тот, на который натянуты девичьи волосы?
Кажется, это он уже слышал. Митяй попробовал ответить, но во рту пересохло.
– Лучшие свои скрипки Джузеппе Гварнери творил из ничего – из створки старого шкафа, из корабельной скамьи, говорят, даже из гробовой доски. Он стучал по дереву умными пальцами, слушал, как то звучит, а потом резал, выглаживая каждую линию. Видишь птиц, украшающих деку? Это его знак! Чтобы лак получился отменным, мастер добавлял в него горное масло, слезы матерей, потерявших ребенка, и кровь, запекшуюся на брачных простынях. Сам господин Самаэль заказывал у Гварнери живые скрипки и платил сполна за работу. Глупец дель Джезу потом раскаялся – инквизиторы пообещали, если он не придет в лоно церкви смиренным рабом, то сгорит на костре, а дровами станут его инструменты. Мастер стал работать для попов, продавать глупым людям жалкие подделки. Но лучшие скрипки он делал в молодости. Понимаешь?
Побледневший Митяй помотал головой.
– Дьявол бродит по миру, взыскуя смятенных душ. Он дарит скрипки однажды и на всю жизнь, ставит в душу клеймо – проклятие музыканта. Думал выбросить или продать? Мальчишка! Ты обречен на смятение и одиночество, маленький дурачок, ты приносишь несчастье, друзья покинут и предадут тебя, любимые женщины бросят, не в силах соревноваться с музыкой. Для тебя станет важно лишь одно – совершенство, недостижимое совершенство звука. И когда старость скует твои члены, болезни ослабят силы, ты умрешь в страшных муках, томимый неутоленной жаждой!
– Это навсегда? – спросил, наконец, мальчик.
– Да, милый, – с неприятной улыбкой подтвердила нищенка. – Проклятие не оставит тебя и после смерти – если, конечно, ты не отыщешь помощи. Красивый мальчик, такие большие глазки, выразительная фигурка… жаль, стриженый. Золотая парча будет тебе к лицу, камзол с пуговками, чулочки и башмачки. И паричок, белый пудреный паричок. Пойдем со мной в мою лавочку, я сварю тебе чудного шоколада, угощу сладостями. Ты когда-нибудь пробовал рахат-лукум? Давай руку, мой славный.
Узнал! Хищный серебряный скорпион с перламутровой спинкой, украшающий безымянный палец, ногти, покрытые ярким лаком, чистая кожа – он видел эти ладони у старухи в кафе, старухи в бисерном платье, с длинным витым мундштуком.
– Из-з-звините. – Митяй запнулся. – Я не хочу сладостей. И с вами никуда не хочу.
Старуха приблизилась к нему, наклонилась, почти касаясь лица длинным носом. От нее пахло сладкими благовониями, пахло так сильно, что голова закружилась.
– Тебе нечего бояться, малыш. Госпожа Вероника любит детей и
