и увижу финальный сон.
— Георгий Владимирович, точно ты решил? Как поедешь, через ЧВК? По своей военно-учетной? — Горвоенком, давно знакомый седой полковник с темными галчиными глазами доброжелательно, жалея, глядит Савельеву куда-то в левое ухо. Недоумевает, наверное, мол, чокнулся, допил виски до изумления товарищ. Но не отговаривает. Кто его знает, что у этого начальника на уме. Может, пробивает по своей политической линии, качает его, уставшего служивого, — ну, разубеди меня, а я и сдам тебя, кому следует.
— Да какое там ЧВК, — Георгий курит, щуря глаза, ощущая, как ползет вниз уголок рта, все же, нервы не ровны совсем. Шаг сделан и скоро порвется с треском домашняя ткань привычных дней, — У меня ж нога еле ходит. Да и офицер из меня какой? Сам понимаешь. Отвечать за людей не имею права. Ты мне помоги, лучше, уехать к тамошним, к местным. Через казаков, или еще что… Тебе виднее.
— Ну, как знаешь, — вздыхает полковник, встает, — Посиди тут, сейчас карточку твою поднимем. Попробую контакт найти через округ. Только, может, погодил бы?! Зима на носу. Да и, боюсь, скоро все по-настоящему начнется. Слухи каждый день, один другого хуже.
— Да нечего ждать, мой друг, — Георгий пожал плечами, — Мне собраться пару дней. Решил уж. Время мое пришло. Там, может, и пригожусь еще.
На улице пасмурно. Метет мягкие сырые снежинки, они липнут на ресницы, кроют грязные машины и тают в темных лужах. Время к обеду, а толком и не рассветает. Небо печально, под таким, заодно с тусклым миром, хорошо бы лечь и умереть. Савельеву же, удивительное дело, шагать на работу, чтоб уладить последние дела, сегодня необычайно легко. Остается еще краткое объяснение с женой и — вперед, в другую жизнь. Он остановился, прикуривая. Вероятнее всего, будет путь в один конец, не удастся отлистать обратно наспех прочитанные странички, но, может, это единственная возможность выгрести в сторону, вырваться из вязкого, словно овсяный кисель, мутного потока бессмысленных дней.
— Ну, вот н-нн-а кой черт мы сюда поперли?! — Шипит, заикаясь, в свалявшийся серый искусственный мех бушлата Коля по прозвищу Мыза, — Наши через два дня тут будут. В городе танков уже тьма. Давеча разгружали, кум го-о-оворил. Мотопехоту выдвинули аж почти на пятьдесят кэмэ вперед, не помещаются. Пошто тут лазим, когда бандеров еще не вышибли?.. Толку-то от нас…
— Мы ж пластуны, забыл? Разведчики, едрена мать, — Георгий сдвинул задубевшими белыми пальцами с кронштейна оптику, из-под путаницы бетонных, ощеренных арматурой обломков, методично оглядывал в пестрящую точками, мутную линзу ПСО развалины пятиэтажки. Вчера сюда угодили, наверное, с гаубицы. Угол крыши над первым подъездом съехал, торцовая стена упала наружу, обнажив неприлично внутренности чьих-то квартир.
Бог бы с ним, с этим домом, да он крайний перед заросшими оврагами, дальше — припорошенными полями, за голой лесополосой чернеет дорога на запад. Где-то там сидит наблюдатель, он же по случаю корректировщик огня. Наверное, чуть поодаль и в сторону, в очередном перелеске лежат на импортных пенках противотанковые расчеты, чтоб, если вдруг двинется кто по дороге — бить во фланг. Ну, а гаубичная батарея, та, которая уже три недели лениво и методично долбит город, скорее всего уже за большим лесом, километров десять до нее. Георгий спрашивал комбата — почему думаешь, что Д–30? Стали бы бандеры рисковать неподвижной позицией, ждать, пока свалятся на головы с пасмурного неба «Грачи». Скорей уж ходят там гусеничные «Акации», либо шныряют юркие «Крабы» Войска Польского.
Как раз у обрушившегося первого подъезда на ржавых, в зеленой шелухе старой краски сушилках ветер мотает заиндевелую с ночи простыню и зеленое махровое полотенце. Белье не потемнело еще от ненастья, немного только припорошено кирпичной красной трухой. Мыза на стволе автомата поднимает над глиняной кучей свою вязаную грязную шапку, двигает ей туда-сюда, ждет шелестящей очереди или одинокого винтовочного «чирк», но кругом тишина.
— Следов нет, — шипит он, — А с вечера снег шел. Убежали га-г-ады. Давай назад, Жора. Подыхать неохота, перед наступлением-то…
— Погоди, — Георгий отполз пониже, стянул СВД со спины, аккуратно пристроил среди бетонной мешанины, выковыривал из-под куртки кургузый, почти расставшийся с воронением «Макаров», — В подвале люди, видишь, пар с окошка идет? Я сейчас вернусь назад и переползу от горелого автобуса, вдоль дома и к этому подъезду. Попробую в слуховое позвать. Через подъезд не зайти, перекрытия, боюсь, до конца обвалятся. Прикрывай, Колян. Проверю, и назад.
— Ты ду-у-урак, что ли?! Не-е-ее вздумай орать там. Кидай гранату в подвал, раз уж решил проверить. И сразу хо-о-оду отсюда, на хрен. Прилетит ведь, Жора. Либо бандеры набегут. Да куда ты, интеллигенция, тво-о-ою же мать!..
Говорят, Мыза стал заикаться год назад, после контузии и минометной железяки, разворотившей ему губы и лишившей зубов. Но Георгий не верил. Тем более, что сильно заикался Мыза только в минуты расстройства и только на гласные, а самого Кольку спросить было неудобно. Ранение-то понятно — дело военное, а причем тут заикание? Поди, это у него с детства. Обидится еще человек, кому какое дело?
За пять месяцев всхуднул Савельев изрядно. Еды, вроде бы и хватало, а порой кусок в горло не шел, да и суеты много. Страх, опять же, отожраться не дает. Зато быстро и ловко, опытным дворовым псом, даже не ломая хрусткий ледок ботинками, шмыгнул мимо горелых скелетов машин, опрокинутых мусорных баков и улыбчивого, уже осеннего трупа в бежевом чужом камуфляже, бухнулся расчетливо на мягкий газон коленями, прополз к разбитому подвальному окну. Оттуда лениво поднимается в морозный воздух кислый пар. Отопления тут давно нет, значит, дышат в стылой тьме люди. Сидят на корточках попавшие случаем под завал бандеровские разведчики, или караулит озверелый азовец с РПГ, или… да какая разница, кто именно?
Прав Мыза — кругляш РГН им в подарок, и всех делов. Вместо гранаты Георгий кидает в окошко комочек снега, тихонько свистит. Внутри вроде движение, и будто носом кто-то шмыгнул. А потом — писк, хныканье, сильнее, громче и снова стихает, зажатое чьей-то ладонью.
— Эй, бродяги! — шепчет Савельев рядом с окошком, — Есть живые? Отзовись. Считаю до трех, и лови яблочко!
— Дядька, мы тут, с мамкой, — поспешно затараторил кто-то из темноты, — Я Матвей, живу здесь. Сестренка еще. Не убивай, не надо!! Тутошние мы, мирные…
Савельев отвалился к стене, показал Мызе поднятый вверх большой палец, просемафорил ладонями, мол, дети, вроде. Недоверчивый Мыза свой автомат все равно с подвала не сводил, кивнул — понял, действуй.
— Вылазь, мелюзга! — шепотом скомандовал Георгий в темноту, — только медленно давай.
— Не могу,
