Я рассмеялся:
— Завести меня? Замечательное выражение. Я знаю вас целых две минуты, и вы всерьез решили, что можете завести меня?
Господи, я кричал. Пришла официантка с вином. Поставила бокал в центре стола, на нейтральной территории. Белое вино в бокале на длинной ножке, стекло снаружи запотело, капли влаги цеплялись за стекло подобно случайным желаниям. Теренс попытался снова:
— Я вовсе не хотел… вот так выбалтывать про свою сексуальную ориентацию. Но я считаю, что лучше с самого начала расставить все по местам.
Я наклонился ближе к его лицу и спросил:
— Почему вы решили, что ваши сексуальные предпочтения представляют для кого-то хотя бы малейший интерес?
Теренс опустил голову. По крайней мере, я перестал орать, чему мы все были рады. Я кивком указал на бокал:
— Пейте вино.
Он схватил бокал, залпом выпил половину вина и проговорил:
— Спасибо… Я хочу сказать… можно начать все с начала? Мне кажется, мы не туда завернули.
— Точно.
Принесли еду. Уверен, она была очень вкусной, но я мог лишь лениво ковырять вилкой в тарелке. Теренс тоже не слишком преуспел.
— Расскажите, что говорил обо мне Кленси, — попросил я его.
Он отодвинул тарелку и начал:
— Это было в то время, когда вы занимались историей с самоубийством подростков, помните?
Еще бы мне не помнить. Я кивнул, и Терри продолжил:
— Старший инспектор играл в гольф с моим отцом. О самоубийствах тогда говорил весь город. Инспектор сказал, что вы сможете разобраться, несмотря на то что вы почти хронический алкоголик. Он еще сказал, что вы бы многого добились, если бы не спились.
Я взглянул на Теренса Бойла:
— И вы считаете, что это своего рода рекомендация?
— Я обратился в агентство — они отказались. Не захотели даже касаться этого дела.
— Какого дела?
— Моего отца убили.
— Вот как
— Я знаю, кто это сделал.
— Кто?
— Его жена.
— Что?
— Моя мачеха.
— А, будет вам.
— Я серьезно. Пожалуйста, займитесь предварительным расследованием, проверьте ее. Я хорошо заплачу.
* * *
Книгами следует пользоваться бережно.
Ален де Боттон. «Утешение философией»
~ ~ ~
Я сидел на ступеньках у церкви Августинцев. Робко проглядывало солнце, и мне казалось, что я должен был отдать этому должное. Женщина-румынка, волочившая за руки двоих детей, спросила:
— Это католическая церковь?
— Да.
И они вошли не оглянувшись. Рядом со мной на стене висел огромный стеклянный ящик. В нем когда-то обитала Богородица Споручница грешных. Кто-то спер статуэтку.
Теренс вручил мне толстый конверт, полный денег. Его мачеху звали Кирстен, она жила в семейном доме на Тейлорз Хилл. Его отца нашли мертвым в постели. Умер он якобы от сердечного приступа. Я заметил:
— Тут все чисто.
Теренс вздохнул:
— Амфетамин бы этому поспособствовал. У отца было больное сердце.
— Амфетамин?
— Любимое лекарство Кирстен.
— Разве при вскрытии его бы не обнаружили?
— Да не было вскрытия.
— Почему вы не потребовали?
— Я был в Нью-Йорке. Когда вернулся, отца уже кремировали.
Я подумал и признал:
— Странно.
— Подождите, вот увидите Кирстен — тогда поймете, что значит «странно».
— И как я ее увижу? Позвоню и спрошу: вы случайно не убили своего мужа?
Теренс не стал скрывать раздражения и огрызнулся:
— Вы же частный детектив. Не мне вас учить. Вы должны уметь.
— Никто этого не умеет.
Он показал на конверт и заявил:
— Именно за это я вам и плачу.
Я сделал паузу, хотел, чтобы он сам осознал, каким тоном разговаривал. Потом произнес:
— Теренс, я скажу это только один раз.
— Что?
Похоже, он всерьез разозлился. Я продолжил:
— Бросьте этот тон. Не смейте никогда разговаривать со мной, как с гребаным слугой. Попробуйте еще раз — останетесь без передних зубов.
Когда мы вышли из ресторана, Бойл вручил мне свою карточку. На ней значились его имя и три телефонных номера. Я поднял глаза:
— Чем вы занимаетесь?
— Компьютерное обеспечение.
— Это что, ответ?
— Для моего поколения вполне ясный.
Я решил не заводиться:
— Ладно, но я считаю, что вы зря тратите время и деньги.
Теренс слегка улыбнулся и заметил:
— Познакомьтесь с Кирстен — тогда поговорим.
— Ладно, деньги ваши.
— И не забывайте об этом.
Он исчез, прежде чем я успел среагировать.
Когда я шел к Шоп-стрит, кто-то дернул меня за рукав. Я повернулся и оказался лицом к лицу со своей матерью. Она наша признанная мученица, которую Бог облагодетельствовал сыном-пьяницей. Чем глубже в унитаз я падаю, тем лучше ей становится. Мой отец был хорошим человеком, а она обращалась с ним как с грязью. Когда он умер, горевать она начала всерьез и надолго.
Мать запрыгнула во вдовьи одежки и проводила каждый час в церкви или на кладбище, публично оплакивая свою потерю. Люди ее типа обычно находят священника, который постоянно за ними следует. У нее в последние годы эскортом служил святой отец Малачи, козел, каких поискать. Даже в других обстоятельствах я бы никогда его не полюбил, но в качестве заложника матери я его ненавидел и презирал. Во время нашей последней встречи он прокричал:
— Ты сведешь свою мать в могилу.
Я выдержал паузу и спросил:
— Могу я иметь письменное этому подтверждение?
Священник едва не подавился, лицо его стало багровым.
— Да ты… Да ты… По тебе ад плачет.
Ну кто сказал, что золотые дни духовенства позади?..
Моя мать сказала:
— Я видела тебя у церкви Августинцев. Ты был на мессе?
— Это вряд ли.
Ее глаза были все того же гранитного оттенка. Когда на тебя так смотрят, ты понимаешь, что милосердие даже не стоит в повестке дня. Правда, иногда мать снова начинала стонать. Как, например, сейчас:
