Глава 6Битва в пути
Первого сентября, замирая от нехорошего предчувствия, но изо всех сил крепясь, Костя уселся за самую престижную в классе последнюю парту, на которую не имел даже чисто теоретических прав. Общее недоумение перешло в плохо скрываемое злорадство, когда непосредственно перед звонком появился бесспорный хозяин этой парты – плотный и белобрысый второгодник Сенька Махорка. Без всяких церемоний он ухватил Костю за шкирку и, скалясь прокуренной пастью, поволок на лобное место – к доске.
Костя дергался и брыкался, как изловленный волком заяц, впрочем, примерно с тем же успехом. Гантели и перекладина не в состоянии были одарить его даже частью той силы, которой обладал юный богатырь Махорка, с семи лет таскавший навоз, с десяти коловший дрова, а в четырнадцать уже попадавший за драки в милицию. Широкое рябое лицо сытого, незлобивого хищника (пахло от Саньки тоже, как от зверя – кисло и остро) внезапно оказалось совсем рядом, и тогда Костя, действуя скорее по наитию, чем по велению рассудка, резко откинул назад голову и лбом трахнул в эту ненавистную морду, трахнул тем самым местом, из которого у парнокопытных растут рога.
Хотя нокаут и не состоялся, Костина победа была очевидна. Пропустив столь сокрушительный удар, бой не смог бы продолжать даже олимпийский чемпион Попенченко. Кровь текла у Махорки не только из пасти, но также из шнобеля, а урон, причиненный верхним резцам, мог быть устранен только с помощью стоматолога-ортопеда.
Звонок, раздавшийся сразу после этого происшествия, как бы подтвердил исход поединка. Дрожа от всего пережитого, Костя как в тумане добрался до отвоеванной парты. Его новый сосед, приятель Махорки и тоже драчун не из последних, опасливо отодвинулся подальше. На опустевшем ристалище осталась лужица крови, в центре которой, словно жемчуг на сафьяновой подушечке, поблескивал выбитый зуб.
Первый урок, как назло, проводила их классная руководительница. В борьбе с молодым поколением она настолько поднаторела, что ныне могла бы служить даже старшиной в дисбате. Ей не составило особого труда вычислить жертву – Махорка, пристроившийся где-то в передних рядах, среди девчонок, громко отхаркивал в мусорницу кровавые сгустки.
«Кто это сделал?» – холодно осведомилась она, не надеясь, впрочем, на немедленный, а тем более правдивый ответ. Ябеду ожидала участь куда более печальная, чем пресловутую белую ворону.
«Я», – ответил Костя, глядя в сторону.
Классная уже собралась было обрушить на смутьяна обычный набор воспитательных мер – удаление из класса, «неуд» по поведению, карикатуру в стенгазете, письма по месту работы родителей, – но, наглядно сравнив незавидное Костино телосложение с богатырской комплекцией Махорки, сказала только: «Садись. Дежурные, уберите помещение».
Спустя несколько дней, при выборах старосты, она сама выдвинула Костину кандидатуру. Класс по традиции единодушно поддержал ее. На Махорку, демонстративно засунувшего руки под парту, никто не обратил внимания.
Костя не испытывал к поверженному врагу ненависти по той же причине, по которой Петр Великий не испытывал ее к плененным шведским генералам. Если бы такой случай не подвернулся, его следовало бы придумать. Поэтому и дальнейшая жизнь Семена Махорки (по паспорту – Махрякова) сложилась не весьма удачно.
В девятом классе он был исключен из школы за то, что, откачивая вместе с другими ребятами воду из затопленного небывалым ливнем стрелкового тира, по злому (хотя и недоказанному) умыслу вылил полное ведро грязи на лысину завхоза, находившегося в непосредственном родстве с заведующим районо. Вследствие столь серьезного пробела в образовании Сенька попал не в строевую часть, а в стройбат где-то на Крайнем Севере. Пьяный, он заснул однажды в пятидесятиградусный мороз прямо на снегу. Нашли его еще живого и в окружном госпитале резали по частям: сначала отняли все пальцы, потом кисти и ступни, а уж напоследок откромсали верхние конечности до плеч, а нижние до паха. Самое примитивное земноводное не выдержало бы подобных издевательств, а вот гомо сапиенс Махряков, у которого, по словам операционных сестер, даже содержимое мочевого пузыря превратилось в лед, – выдержал.
Узнав все эти жуткие подробности, Костя несколько дней пребывал в мрачном состоянии духа. Ведь что ни говори, а он первым начал разрушать это могучее тело, сначала физическим воздействием, а затем скрытой симпатией. Машинально водя пером по листу бумаги, он верлибром выразил свои невеселые мысли:
Интересно, что может сниться человеку,
Полярной ночью уснувшему на снегу?
А в следующую ночь,
После того,
Как он превратился в безобразный обрубок?
После той достопамятной стычки Костя продолжал упорно заниматься атлетизмом, хотя слухи о его силе и неустрашимости, быстро распространившиеся по школе, дали куда более убедительный эффект. Никто больше не смел его задирать. У Кости появились друзья и прихлебатели, тем более что в борьбе на руках он действительно побеждал уже почти всех ровесников.
При всем при этом он продолжал оставаться трусом. И как всякий трус, прикидывающийся смельчаком, должен был чуть ли не каждый день демонстративно доказывать свою смелость. Там, где действительно неробкие ребята не считали зазорным отступить, Костя петухом бросался вперед, впрочем, нередко действуя по известному принципу: «Держите меня крепче, а не то я всех этих гадов перекалечу!» Выручала его врожденная хитрость, благодаря которой он всегда, как бы случайно, оказывался в самом безопасном месте потасовки, да еще обостренное чувство опасности. Пацаны из какой-нибудь враждебной группировки (а в городке их насчитывалось примерно столько же, сколько и улиц), сидя в темном зале кинотеатра, еще только договаривались отколотить опрометчиво забредшего сюда Костю, а тот на цыпочках уже спешил к выходу. Трудно быть зайцем, но вдвойне труднее быть зайцем в волчьей шкуре.
Благодаря гантелям Костя скоро перестал расти вверх, но зато раздался в плечах. С преподавателями он вел себя вызывающе независимо, а с мамой все чаще вступал во всякие пустопорожние дискуссии. Рефрен в этих словесных стычках всегда был один и тот же: «Вместо того чтобы железяками пол уродовать, лучше бы огород вскопал!» К шестнадцати годам Костя уже познал вкус вина и сигарет. Лишь в одном он не преуспел – в отношениях с девчонками. Тут уж его напускную браваду как ветром сдувало. Любая сопливая замарашка казалась ему таинственным и необыкновенным существом.
Глава 7Американская трагедия
Карибский кризис миновал, ничем, в общем-то, не задев Костю, – уж очень смутны и противоречивы были официальные сообщения. Наверное, если бы тогда и случилась большая беда, советский народ узнал бы о ней последним в мире, то есть в тот момент, когда над Москвой, Питером и Свердловском повисли бы «Б-52». Но все обошлось благополучно и завершилось дружескими рукопожатиями двух лидеров, еще недавно пытавшихся ухватить друг друга за глотку. Так впервые в жизни Костя увидел в газете фотографию Джона Фицджеральда Кеннеди. По контрасту с «нашим дорогим и любимым Никитой Сергеевичем» – лысым, косопузым, бородавчатым – американец смотрелся ну прямо как киногерой.
