аспектах его существования, которые недоступны для непосредственного наблюдения. Это то, что ускользает от взгляда философа, равно как и от взгляда любого субъекта: мы не можем видеть собственное тело, его положение в мире и материальные процессы (физические и химические, а также экономические, биополитические, сексуальные и т. д.), протекающие внутри и вокруг него. Это значит, что мы не в состоянии осуществлять рефлексию в духе философского императива «познай самого себя». А что еще важнее, мы не можем приобрести внутренний опыт границ нашего временного и телесного бытия. Нам не дано увидеть собственные рождение и смерть. Поэтому все философы, практиковавшие саморефлексию, приходили к выводу, что дух и разум бессмертны. Действительно, анализируя процесс своего мышления, я не нахожу никаких свидетельств его конечности. Для обнаружения границ своего существования я нуждаюсь во взгляде другого: в его глазах я читаю собственную смерть. Вот почему Лакан говорит, что взгляд другого – это всегда дурной глаз, а для Сартра «ад – это другие». Лишь профанный взгляд другого дает мне понять, что я не только мыслю и чувствую, но что я также родился, живу и умру.
«Мыслю, следовательно, существую», – сказал Декарт. Но внешний наблюдатель, стоящий на позиции критической теории, мог бы сказать о Декарте: он мыслит, потому что существует. И это в корне подрывает мое знание о себе. Возможно, я знаю то, что мыслю. Но я не знаю, как я живу, – я даже не знаю, что я жив. Поскольку я лишен опыта собственной смерти – себя мертвого, я не могу узнать себя как живущего. Мне следует спросить других, живу ли я и как я живу. Следовательно, я должен также спросить у них, что в действительности я думаю, поскольку мое мышление, с этой точки зрения, детерминировано моей жизнью. Жить значит представать перед чужими глазами в качестве живого (а не мертвого) существа. В таком случае наши мысли, планы и надежды оказываются нерелевантными, – релевантно лишь то, как наши тела перемещаются в пространстве под взглядом других. В этом смысле теория знает меня лучше, чем я сам. Надменный и просвещенный субъект философии умер. Я остался со своим телом, существование которого удостоверяется взглядом другого. В эпоху, предшествовавшую Просвещению, человек был объектом божественного взгляда. Теперь же мы стали объектом взгляда критической теории.
На первый взгляд, реабилитация профанного взгляда влечет за собой реабилитацию искусства: в искусстве человек становится образом, который доступен другому для созерцания и анализа. Но в действительности все не так просто. Предметом критики для современной теории служит не только философское созерцание, но и созерцание всякого рода, включая эстетическое. С точки зрения критической теории мыслить или созерцать – всё равно что быть мертвым. В глазах другого неподвижное тело может быть только трупом. Если философия придавала привилегированное значение созерцанию, то теория предпочитает действие и практику – и ненавидит пассивность. Как только я прекращаю двигаться, радар теории перестает на меня реагировать, что ей совсем не нравится. Любая постидеалистическая и внерелигиозная теория содержит в себе призыв к действию. Любая критическая теория утверждает необходимость совершения безотлагательных шагов. Она говорит нам: мы всего лишь смертные, материальные организмы, в распоряжении у которых мало времени. Так что нам некогда тратить его на созерцание. Мы должны жить здесь и сейчас. Время не ждет, поэтому нам нельзя медлить. Разумеется, любая теория предлагает определенное объяснение мира (или объяснение того, почему он не может быть объяснен), но эти теоретические объяснения и сценарии выполняют сугубо инструментальную и преходящую роль. Подлинная цель всякой теории – определить поле действий, которые нас призывают совершить.
В этом пункте теория демонстрирует свою солидарность с основным настроением нашей эпохи. В прежние времена отдых предполагал пассивное созерцание. В свободное время люди посещали театры и музеи или оставались дома, чтобы почитать книгу и посмотреть телевизор. Ги Дебор описал это состояние как «общество спектакля» – общество, в котором свобода приняла форму свободного времени, ассоциируемого с пассивностью и уходом от реальности и ее проблем. Но современное общество совсем не похоже на это спектакулярное общество. В свое свободное время люди работают: путешествуют, занимаются спортом, тренируются. Они не читают книги, а пишут в Facebook, Twitter и других социальных сетях. Они не смотрят искусство, а снимают фото и видео, которые потом рассылают своим друзьям и знакомым. Люди стали весьма активны. Они организуют свое свободное время, выполняя всевозможные виды работы. И хотя эта активизация современного человека соотносится с ведущими медиа нашего времени, которые оперируют движущимися изображениями (будь то кино или видео), мы не можем с их помощью репрезентировать движение мысли или состояние созерцания. Да и традиционные виды искусства тут бессильны: знаменитый «Мыслитель» Родена в действительности изображает атлета, отдыхающего после тренировки в спортзале. Движение мысли остается невидимым. Поэтому оно не может быть репрезентировано современной культурой, ориентированной на визуальную информацию. Следовательно, можно сказать, что призыв к действию, исходящий от теории, идеально согласуется с современной медиальной средой.
Но теория не просто призывает нас совершить действия ради достижения конкретных целей. Она призывает нас совершить такие действия, которые будут реализацией – и продолжением – самой теории. Любая критическая теория не только информативна, но и трансформативна. Она требует такого изменения, которое выходит за рамки коммуникации. Коммуникация как таковая не меняет предмет коммуникативного обмена: я лишь передаю информацию другому, а другой предает информацию мне. Оба участника этого процесса сохраняют самотождественность во время и после такого обмена. Но дискурс критической теории – это не просто информационный дискурс, поскольку он не ограничивается передачей определенного знания. Он ставит вопросы, касающиеся значения этого знания. Что значит получить некое новое знание? Как это новое знание трансформирует меня, как оно влияет на мое отношение к миру? Как это знание воздействует на мою личность, меняет мой образ жизни? Для ответа на эти вопросы необходимо привести теорию в действие – показать, как определенное знание трансформирует наше поведение. В этом отношении дискурс теории похож на дискурсы религии и философии. Религия описывает мир, но не довольствуется этой чисто дескриптивной функцией. Она призывает нас поверить в это описание и продемонстрировать свою веру, действуя в соответствии с ней. Точно так же и философия призывает нас не только поверить в силу разума, но и действовать разумно, рационально. А теперь теория хочет, чтобы мы не только поверили, что мы – это прежде всего бренные, живые тела, но и доказали нашу веру на деле. Нам недостаточно просто жить – необходимо демонстрировать, что ты живешь, исполнять роль живого существа. Далее я попытаюсь показать, что в нашей культуре эту функцию выполняет искусство.
Ведь главная цель искусства –
