горсть и просто дунул их в лицо девчонки. Рыжие глазища, две косицы цвета пожара и крепкая налитая грудь. Девушка сложила руки и, расставив ноги пошире, с прищуром уставилась на мужчин. Исхедиар поймал себя на том, что переводит взгляд с неё на Ссадашилия и обратно, словно сравнивая их. Ссадашилий же смотрел на садовницу невыразительным и в то же время будто оторопевшим взглядом, отчего казалось, что он ошеломлён явлением девушки.
– У вас никогда не было гостей, – с угрозой протянула садовница, меряя видимую в окне часть Исхедиара оценивающим взглядом.
– Я лишь недавно узнал, что Ссадаши освободился, – обаятельно улыбнулся Исхедиар. Девушку перекосило на слове «освободился». – О-о-о, – лицо гостя неожиданно вытянулось, будто его посетила какая-то светлая мысль, – Ссадашилий, а я ведь мог сам тебя найти и освободить.
Исхедиар посмотрел на бывшего соратника с искренним изумлением.
– Но эта мысль пришла мне в голову только сейчас.
В глазах Ссадашилия мелькнуло удивление.
– Действительно, – протянул он. – Но мне тоже это не пришло в голову.
– У смертных можно кое-чему научиться, – улыбнулся Исхедиар. – У них друзья приходят на помощь.
– Мы не были друзьями, – напомнил Ссадашилий.
– Теперь будем. Если ты опять станешь цветком, я приду и выкопаю тебя.
– Хорошо, – серьёзно ответил бывший соратник. – А если ты попадёшь опять в смертное тело, я приду и убью тебя.
– Вы такой же, – обвинительно бросила садовница Исхедиару. – Тёмные, какие же вы странные! И почему вы опять лохматый?! – напустилась она на Ссадашилия. – Я всё утро вас плела! У-у-у, – яростно взвыв, девушка опять канула в кусты.
– Тёмный здесь только я! – запоздало крикнул ей вслед Исхедиар. – Ссадашилий светлый. Какая бойкая, ничего не боится.
И, обернувшись, восхищенно вскинул брови, увидев перед своим носом свёрнутые копьём волосы.
– И не должна бояться, – прошептал Ссадашилий.
– Неужели, – Исхедиар резко подался вперёд, огибая копьё, – и в твоей груди возникла жизнь? Вот здесь? – он приложил пальцы к месту, где у человека располагалась печень.
Копьё распалось, а Ссадашилий уставился на гостя с видимым интересом.
– Твои корни когда-нибудь целовали? – вдруг спросил он.
– У меня нет корней, – Исхедиар отстранился.
Помолчав, Ссадашилий продолжил:
– Она выкапывала меня с большой осторожностью, но всё же оборвала один из моих корней. Это… было больно. Ты знаешь боль?
И Исхедиар, и Ссадашилий не были способны испытывать боль. Рождённые из пепла и льда, они ничего не чувствовали и обладали лишь разумом и телом. Но Ссадашилий обладал также одной эмоцией – нетерпением. Он не терпел ложь. И оттого рядом с ним мог быть только Исхедиар, который не считал нужным лгать. Нетерпение лжи породило нетерпение несправедливости, и Ссадашилий прославился как Карающий Духов за несправедливость. И он не делал различий между врагами и теми, с кем находился на одной стороне в период Древних войн. И в конце битвы при Пейш-эш-Даше, когда наги сломили драконий хребет наагашехского города, сговорившиеся Духи окружили исчерпавшего свои силы в бою Ссадашилия и, заманив его в ловушку, заключили его в хрупкое цветочное тело.
Но в этот момент наагашехи и их союзники ненадолго прорвали линию нападавших, и, спешно отступая, Духи потеряли цветок. Как только битва была завершена, они вернулись, чтобы уничтожить пока ещё уязвимый цветок, но обнаружили поляну, сплошь покрытую белыми цветами. Несколько дней они уничтожали цветы, пытаясь найти среди них Ссадашилия, но те вырастали вновь. Время уязвимости истекло, и перепуганные Духи отступили, побоявшись потревожить и вернуть в истинный облик Карающего за несправедливость.
Прошли тысячелетия. Ссадашилия искали и боялись, что его найдут. Сорванным ссадишеем пугали провинившихся Духов. А Ссадашилий рос в земле и чувствовал боль при каждом надломе листа, ощущал, как ноют подгрызенные корни, ломался в бури и болел от гнили в сезон дождей.
Он познал боль.
Исхедиар улыбнулся.
– Я знаю боль. Я был заключён в смертное тело и познал все его плотские слабости.
– Тогда ты поймёшь. Она оторвала мне корень и причинила боль. А потом поцеловала искалеченное.
Исхедиар сладостно зашипел, словно губы коснулись его самого.
– Приятно, – Ссадашилий слегка опустил веки. – Тебе стоит обзавестись корнями, чтобы понять, как это приятно.
– Какой ты невинный, – Исхедиар весело сморщил нос. – Когда я был в смертном теле, я испытал не только боль. Я любил Её, и Она прикасалась ко всему моему телу. Я получил продолжение через Неё в детях. Это не пыльцу разбрасывать. Заверяю тебя, в сотни раз приятнее. И, знаешь, – он приблизился и заговорщически прошептал, – когда прикасаются к бессмертному телу, это так же приятно. Попробуй, – Исхедиар подцепил когтем пряжку ремня, – расстегнуться и прижать её руку к себе. Сперва один ремень, потом второй и до конца.
– Кто «она»?
– Моя любовь, – просто и без стеснения ответил Исхедиар, – ставшая матерью моих детей и давшая мне жизнь вместо существования. Ты хочешь такого же для себя?
Ссадашилий посмотрел на него исподлобья неожиданно живым взглядом.
– Ты задаёшь слишком сложные вопросы. Мне приятно её присутствие рядом.
– И больше ничего особенного в отношении к ней в себе не находишь? – провокационно просил Исхедиар.
– Я не хочу карать её за ложь.
– Она определённо особенная, – восхитился гость.
– Я знаю, – взгляд Ссадашилия вновь обрёл кукольную неподвижность. – Зачем ты пришёл?
– Ах да, точно, я же пришёл… – опомнился Исхедиар и опустился в кресло. – Я хочу попросить тебя выступить оберегающим Духом.
– Я не оберегаю.
– Но твоим именем называют детей наги.
– И я их не оберегаю, – продолжал настаивать Ссадашилий.
– Их оберегает твоя слава.
Через сотню лет после завершения Древних войн истинная роль Карающего за несправедливость начала забываться смертными. Зато они обратили внимание, что Духи боятся прекрасных и чистых как снег в горах цветов, называемых ссадаши. Чтобы оберечь детей от посягательств злых Духов, родители называли их в честь восхитительных цветов, а сами цветы сажали под окнами детских и девичьих спален. Со временем название цветов сменилось на ссадишеи, а имя Ссадаши стало редким.
– И всё же забавно, – прошептал Исхедиар, – ты убивал их предков, а они твоим именем детей нарекают. Скажи, многие ли сейчас носят твоё имя?
– Нет, трое, – отозвался
