перевоспитание, в трудовые лагеря! Дайте нового Сталина!
– Долой тиранов и сатрапов! Да здравствует всеобщая свобода!
– Пора защитить права национальных меньшинств!
– И исключить мздоимство в сексуальной сфере!
– Всех на… – дальше зазвучало и вовсе непристойное.
Ясно было, что собрание пошло вразнос. То есть ещё чуть-чуть, и могло дойти до мордобоя. Следовало что-то предпринять. И Тимофей попытался остудить пыл собравшихся:
– Граждане дорогие! Ну зачем вы глотки себе рвёте? Зачем опускаетесь до клеветы и оскорблений? В конце концов, какая разница, есть этот забор или его нет. Дело-то ведь выеденного яйца не стоит.
Кричащие и буйствующие, униженные и оскорблённые, вскочившие со своих мест и уже, было, покинувшие зал – тут все внезапно замолчали. Поскольку у них одновременно в головах возникла одна и та же мысль. И словно бы подслушав эту мысль, тем самым выразив общественное мнение, в наступившей тишине раздался мрачный голос из президиума:
– Как это не стоит? Да за него наши кровные денежки заплачены.
Шквал возмущённых выкриков прокатился по залу, по пути своего следования приобретая всё более агрессивные черты. Тимофей попытался ещё что-нибудь сказать, но его уже никто не слушал. Все взгляды оборотились к курчавому гражданину, который, размахивая новой кипой бумаг, стремительно приближался к трибуне президиума. Заняв нужную позицию, оратор прокричал:
– Нас тут пытаются столкнуть с правильного пути. Считаю, что дело чести каждого из пайщиков отстаивать свою, принципиальную точку зрения. А соглашателям и резонёрам тут не место. Если человек не понимает основ существования нашего кооператива, подвергает сомнению незыблемые, так сказать, устои нашей собственности, такому человеку здесь не место. Предлагаю лишить возмутителя спокойствия слова и удалить из зала раз и навсегда!
– И исключить из числа членов-пайщиков! – поддержала дама слева и ткнула пальцем в Тимофея.
– Уж и не знаю, как вы, а мы его всегда подозревали, – тут же заявили справа.
– Гнать таких надо!
– Позор!
– Под суд!
Тут снова началось…
Ещё тогда, в августе, когда стоял на площади перед Белым домом, одной рукой массируя левую сторону груди, ещё тогда он верил. Верил, что разум и совесть победят. И вот теперь только, сказав эту короткую речь, только теперь он осознал, что был неправ. Не вера здесь решает. Верить можно до посинения, но это не изменит ничего. Всё будет так, как кто-то умный и облечённый властью просчитал. Составил бизнес-план, воспитал нужные кадры, подготовил калькуляцию. Кто знает, может, это Бог…
И ещё он понял, что странное, так поразившее его сновидение было неспроста, что то скопление бессмысленных в своей наготе людей – вот они, эти люди перед ним. Все они, кричащие и размахивающие руками, стучащие каблуками по полу и брызжущие слюной. Всем им только кажется, что они живут, что существуют. Что звуки произносимых, выкрикиваемых ими слов – это и есть их жизнь. А на самом деле всё совсем не так. На самом деле, лежат они там, на холодных нарах, думают каждый о своём и терпеливо ждут, когда же вынесут им смертный приговор. И он тоже лежит на нарах вместе с ними. Без смысла, без надежды. Какая уж надежда, если сына воспитать не смог?
Тут слёзы брызнули у него из глаз. И словно бы каким-то тяжёлым, тупым предметом стукнуло по голове. Он попытался не упасть, но тело не послушалось его.
– Эй! Что это с вами? – пустая, глупая улыбка застыла на лице председательши.
– Да он свихнулся! – прокатилось по залу.
– Вот бедняга…
И словно бы даже злость куда-то испарилась, они даже готовы были простить ему всё то, что он тут в сердцах наговорил. Да можно ли обижаться, когда такое случилось с человеком?..
Когда его увозили, вслед кто-то из соседей прокричал:
– Скорее возвращайся, Тимоха!
Уже остатком своего угасающего разума он успел подумать: «Нет! Только не это. Только не опять… сюда».
Глава 2. Свидание на похоронах
На этом месте я прервал рассказ. Да просто не знал, о чём ещё писать. Вроде бы и так всё ясно – сама жизнь станет продолжением моего рассказа. Тимохе не суждено этого узнать, а вот мне придётся разбираться в том, что изменилось здесь за то время, пока жил вдали от родины. Неплохая мысль – я в роли Воланда, который явился через много лет, чтобы сделать выводы, вынести свой приговор. Как это он тогда сказал? «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их». Эх, если бы так просто! Однако за прошедшие годы столько вопросов накопилось – сам чёрт ногу сломит… Ну вот и я, смогу ли что-то изменить, кого-то наказать, на что-то повлиять? Это вряд ли – возможности писателя крайне ограничены.
Тут надо пояснить, что Тимоха – это вполне реальный человек, можно сказать, коллега, если иметь в виду мою первую профессию. Правда, после третьего курса мы с ним разошлись, то есть он никуда не уходил, ну а меня направили работать в «органы», лет двадцать отслужил. Да что теперь говорить – это дело прошлое. С тех пор иногда общались на ежегодных встречах однокурсников, вот только в последние годы не имел такой возможности. Собственно говоря, я потому и решился написать о Тимохе, что его не стало – копаться в жизни ныне здравствующего человека как-то неудобно, а вот когда уйдёт в мир иной, тогда уж не станет обижаться, если что-то перепутаю или даже намеренно искажу реальные события. Впрочем, историю про забор он сам мне как-то рассказал, ну а финал пришлось додумать – как без этого?
Рассказ написал, сидя в кресле самолёта, управился за несколько часов. Отшлифовать, отредактировать текст тоже времени хватило, пока добирался до Москвы. И вот стою во дворе академической больницы. Здесь, у здания морга собрались и коллеги по работе, и кое-кто из однокурсников. С ребятами из нашей физтеховской группы, конечно, приятно пообщаться, но только не в этой ситуации. Меня больше занимал вопрос, приедет ли Карина, чтобы проводить Тимоху в дальний путь. Однако среди толпы так и не нашёл никого похожего – неужели за прошедшие годы так изменилась?
Уже когда решил бросить это бесполезное занятие, обратил внимание на девицу, стоявшую поодаль. Стройная фигура, светлые волосы словно бы струились по спине… В общем, ничего необычного – джинсы в обтяжку и кожаная куртка, да ещё шлем байкера в руке. Ну и с чего бы так зациклился на ней? Проблема в том, что я никак не мог разглядеть лица, она словно бы намеренно его скрывала – вплотную
