вредителя к собственной жизни, что и было продемонстрировано им до сих пор. Я поставлю своих дочерей охранять оставшиеся горелки, но думаю, что пока они в безопасности. Если предатель вновь начнет действовать, то, скорей всего, таким образом, чтобы в конечном итоге не погибнуть самому. Мы должны быть готовы к этому. И внимательно следить за всеми членами команды.
Громкий стук привлек их внимание к двери.
– Мы приближаемся к горам! – окликнул их Фенн. – Еще через колокол мы вплотную приблизимся к бушующей над ними буре. Каковы будут приказания?
Все взгляды устремились на Даранта. Пират выждал, пока все кивнут, чтобы убедиться в единодушном согласии, – или, может, просто хотел разделить ответственность с остальными, если решение окажется катастрофическим. Потом крикнул Фенну:
– Общий сбор! Нужно пришпилить каждое выпавшее перышко «Пустельги» на место, прежде чем мы подлетим к этим горам!
Пират вновь повернулся лицом к собравшимся в каюте, прижимая костяшку согнутого большого пальца к губам в клашанском пожелании удачи.
– К бесу всех вредителей – мы преодолеем эти горы!
Райф явно продолжал сомневаться:
– Даже если мы и доберемся туда, то что там найдем? Помнишь предостережение того малого из древних времен? Касательно «людей преопасных и чудищ ужасных»?
Крайш медленно кивнул:
– Если эти легенды окажутся правдой, предатель среди нас будет наименьшей из наших забот.
Часть II
Принц в изгнании
Кисалимри – Вечный город Южного Клаша – есть старейшее людское поселенье на всем Венце. Камень и железо, из коих проросли его корни преглубокие, восходят к Забытому веку – устрашающее семя времени, утраченное для истории. Но из семени сего вырос великий город, раскинувшийся от залива Благословенных до самого подножья холмов Гиргского Уступа, на сотни лиг во все стороны. Это не столько отметка на карте, сколько царство отдельное, отделенное древними стенами, но объединенное кровью и общей целью. Сказано: ежели Кисалимри когда-либо падет, то падет и весь мир.
Из восьмидесятитомного трактата Лиррасты «Постижение географики»
Глава 4
Второй по рождению принц Халендии все никак не мог управиться со своими цепями, направляясь к поручням прогулочной баржи. Серебряные звенья тянулись от лодыжек Канте ри Массифа к ошейникам двух положенных ему по чину сопровождающих, чааенов-привязанных, которые тащились следом. Даже проведя целый сезон в Кисалимри, Вечном городе Южного Клаша, он так и не научился плавно подстраиваться под шаг тех, кто прикован к нему по долгу службы.
Его левая нога попыталась ступить вперед, но была резко остановлена серебряным браслетом на лодыжке. Канте совершенно недостойно принца замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но понял, что это безнадежное дело. Принц повалился было на палубу головой вперед – но тут чья-то твердая рука схватила его за плечо и удержала. Его спаситель усмехнулся, поднимая Канте на ноги и помогая ему перебраться через поручни.
– Спасибо, Рами, – с чувством произнес Канте. – Если б не ты, я сломал бы себе нос, а я его формой всегда гордился.
– Мы явно не можем этого допустить, друг мой, особенно когда до твоей свадьбы остался всего лишь один оборот луны. – Рами мотнул головой в сторону возвышения в центре широкой баржи. – Конечно, моя сестра Аалийя не потерпела бы, чтобы в самый прекрасный день ее жизни ее нареченный предстал перед нею с подобным изъяном.
Канте бросил взгляд через палубу на бархатный диван. Укрывшись под парусами баржи, Аалийя им Хэшан устроилась на груде подушек, изящно завалившись на бедро. Облаченная в шелковые одежды, вышитые золотыми нитями, выглядела она как самая настоящая роза, укрывшаяся в тени. На плечи ей ниспадали умащенные благовонными маслами косы – темные, как полированное черное дерево, голову венчал вышитый капор, украшенный рубинами и сапфирами. Черные глаза ее смотрели неодобрительно и холодно, ни разу не нацелившись в сторону жениха.
Канте присмотрелся к ней повнимательней. С тех самых пор, как принц прибыл на эти берега, он видел ее всего лишь в четвертый раз. «И это свою будущую невесту!» – безмолвно посетовал он. Хотя и всего на год старше семнадцати зим Канте, выглядела Аалийя гораздо более зрелой, определенно более зрелой, чем принц, бежавший к этим берегам, – принц, которого считали предателем своего собственного народа.
Аалийя же, напротив, пользовалась здесь самым большим почетом и уважением. Это было очевидно по тем, кто составлял ей компанию. Вокруг нее опустились на колени целых двенадцать чааенов-привязанных, по шесть с каждой стороны. Эта дюжина, как и двое сопровождающих Канте, была закутана в бесформенные балахоны, лица их прикрывали плотные вуали, свисающие с кожаных шапочек и заткнутые за ошейники. Такое клашанское облачение под названием «биор-га» требовалось от низкорожденных при нахождении вне собственного дома. Только тем, кто принадлежал к единственному правящему классу, известному как «имри», что на местном языке означало «божественный», дозволялась открывать свое лицо. Сотни представителей других каст должны были оставаться укутанными с макушки до пят, явно считаясь недостойными предстать перед взором Отца Сверху. Это относилось и к тем чааенам, которые обучались в Бад’и Чаа, Доме мудрости, единственной школе города – учебном заведении, печально известном как своей строгостью, так и жестокостью. Чем более высокое положение занимал человек среди имри, тем больше пар чааенов было к нему приковано, служа помощниками, советниками, наставниками, учителями, а иногда и объектами для утех.
Смирившись со своей судьбой, Канте повернулся посмотреть на залив Благословенных.
Рами держался сбоку от Канте. Брата Аалийи сопровождали шестеро его собственных чааенов, по трое с каждой стороны, скованных цепями друг за другом. Рами им Хэшан был четвертым сыном Имри-Ка, бога-императора Клаша, и считался младшим по рангу среди своих братьев и сестер – в отличие от своей младшей сестры Аалийи, единственной дочери императора, которую считали величайшим сокровищем империи и именовали Просветленной Розой.
«И я должен жениться на ней в ночь зимнего солнцестояния…» – подумал Канте, вытирая пот со лба краем своего парчового рукава. В отличие от чааенов, обязанных носить балахоны, шапочки и вуали биор-га, он был облачен в одеяние под названием «геригуд», которое состояло из обтягивающих штанов, заправленных в сапоги из змеиной кожи, и туники без рукавов, накрытых поверх белым плащом с длинными, расширяющимися книзу рукавами, доходившими ему до колен. Завершала наряд парчовая шапочка. Это была одежда королевской семьи. Имри-Ка присвоил Канте почетный статус имри вскоре после того, как тот прибыл сюда.
«Пожалуй, это лучший прием, чем быть брошенным голым в сырую тюремную камеру…» Хотя с каждым днем принц задавался вопросом, не могла ли выпавшая на его долю судьба быть и малость получше.
До его ушей донеслось шарканье ног приближенных Аалийи, когда дочь императора поднялась со своего дивана. Направилась она к противоположному борту баржи, явно избегая его.
Венценосное сборище уже провело знойное утро, скользя по заливу Благословенных и петляя среди Каменных Богов – тридцати трех островов и каменных выступов, на которых были высечены изображения представителей клашанского пантеона, всех тридцати трех. Рами уже пытался просветить Канте касательно имен этих божеств и областей, за которые те отвечали в священной иерархии, но все они успели основательно перепутаться в перегретой голове принца.
Впрочем, Рами оставался непреклонен и указал вперед, на каменную скульптуру обнаженного мужчины с весьма внушительным отростком между ног, держащего под мышкой пухлого младенца. Пьедестал под его каменными ногами был буквально завален цветами и корзинами со всякими подношениями.
– А вот и Хар’лл, во всем своем выдающемся величии. Внушительная личность, не правда ли? – Рами многозначительно приподнял бровь, покосившись на Канте. – Это наш бог плодородия.
– Гм, вполне понятно, почему он приобрел такую репутацию… – Канте махнул рукой куда-то в сторону от статуи. – Пожалуй, на данный момент нам лучше держаться от него подальше.
Рами рассмеялся:
– Я уверен, что ты наплодишь много детей. Я видел тебя в бане. Может, ты и не столь осчастливлен богами, как Хар’лл, но наверняка доставишь моей сестре немало радости.
От подобной откровенности Канте
