Так кто же был прав? Трудно сказать. Каждый человек заслуживает вежливого обращения, но иногда Жожо со стыдом ощущал зависть, когда европейцы прерывали дона Пепе посреди разговора, или повышали на него голос, или, более того, хлопали по спине. Зависть исчезала, когда глаза метиса вспыхивали, а жилка на виске неожиданно вспухала.
И Жожо сразу вспоминалась история, которую часто рассказывал ему отец, когда они еще жили на Негросе. Отец бочком пробирался домой после работы на плантации, а потом сидел на корточках под каменными сводами помещения для слуг асьенды дона Пепе, поеживаясь от холода и жуя стебель сахарного тростника.
— Пандинг, — пробормотал Жожо, почти слыша голос отца, — был сиротой…
3
Пандинг был сиротой. Его мать умерла от родов, а через шесть лет, во время страшного лесного пожара, разразившегося посреди долгого жаркого лета, погибли его отец, дядя и две тетки. Неудивительно, что при таком начале жизни мальчик слегка повредился в уме. Не то чтобы очень — так, немножко. Ничего особенного не проявлялось в разговоре или за стаканчиком домашней водки, но стоило ему взять в руки мачете…
Люди на плантации называли это красным туманом. Если приглядишься получше, утверждали многие из них, увидишь, что туман вьется вокруг его головы, как табачный дым или пар, поднимающийся ранним утром над спинами рабочих. Надсмотрщик по прозвищу Толстяк, никогда не расстававшийся с хлыстом, говорил, что ставить Пандинга на уборку урожая — все равно что натравливать собак на обезьян, слишком близко подбирающихся к плантации. Никто не решался приближаться к собакам Толстяка, и точно так же все избегали подходить к Пандингу, когда в голове у него был красный туман. Здравый смысл подсказывал: лучше наблюдать за ним издалека.
Однако дон Пепе не знал этого правила, потому что видел собственную плантацию только с балкона асьенды или с высоты своей португальской лошади. Но, даже если бы правило и было ему известно, сама мысль о необходимости считаться с каким-то сумасшедшим рубщиком тростника показалась бы ему такой же смешной, как выдача зарплаты рабочим в течение шести месяцев, пока тростник еще не набрал силу, или отказ переспать с их дочерьми.
Прошел небольшой дождь, и у дона Пепе появилась возможность пуститься вскачь на своей лошади, чего он никогда бы не сделал, останься почва такой же твердой. В центре Негроса почва бывала твердой, как скала, и даже выросшая в Португалии лошадь могла сломать ногу.
В тот день дон Пепе прискакал прямо на участок Толстяка. Поскольку участок располагался в самом дальнем углу поместья, такие посещения были большой редкостью. Люди Толстяка прекратили работу. Они перестали рубить и складывать тростник и наклонили головы в знак уважения.
— Отличный денек, сэр, — сказал Толстяк, когда хозяин подъехал поближе.
— Э-э-э-э, — любезно ответил ему дон Пепе. Прогулка верхом привела его в хорошее настроение. — Вот именно. Отличный денек. Во всем чувствуется рука Господня.
На это нечего было ответить, и Толстяк решил промолчать. Тем временем метис с удовольствием обозревал пределы своего царства. Но тут их внимание привлек неожиданный звук, и оба повернули головы в ту сторону. Это был звук мачете — Пандинг продолжал рубить тростник.
— Почему этот человек не прекратил работу? — осведомился дон Пепе, приподняв поля шляпы, чтобы лучше видеть.
Толстяк замешкался. Другие надсмотрщики, не колеблясь, пустили бы в дело кнут, используя повелительную нотку в голосе хозяина как возможность показать свою безжалостность. Однако Толстяк не был жестоким человеком. Он не хотел наказывать Пандинга без всякой причины, поэтому тщательно обдумал свой ответ.
— Сэр, — сказал он наконец, — я думаю, Пандинг хочет показать вам, какой он хороший работник.
— Хороший работник, — повторил дон Пепе. — Это неплохо, но мне кажется, он слишком усердствует. Ведь другие могут подумать, что он меня не уважает. Значит, э-э-э-э, останови его.
— Остановить его, сэр?
— Да. Остановить.
— Остановить его? — повторил Толстяк.
— Да ты совсем оглох! — Дон Пепе поднял хлыст и ударил Толстяка по щеке. — Так лучше?
— Гораздо лучше, сэр.
— Отлично. Так ты собираешься его останавливать или нет?
— Сэр, я…
— Да или нет?
— …Да, сэр.
Дон Пепе поудобнее устроился в седле в ожидании развязки.
До того места, где Пандинг рубил тростник, было совсем недалеко, но Толстяк шел очень медленно, уперев взгляд в землю и вобрав голову в плечи. Подойдя совсем близко к Пандингу, он вдруг повернулся и бросил быстрый взгляд на наблюдавших за ним работников, а потом на дона Пепе. Метис даже не смотрел в его сторону. Он, казалось, разглядывал белые стены своей асьенды, которые выглядывали из джунглей, как череп из высокой травы…
Как череп из высокой травы.
Жожо очнулся от воспоминания.
Буквально только что он слышал голос отца и ясно видел асьенду. Он слышал басовитое жужжание мух, звук ударов кнута и крики, доносившиеся с плантации. И вдруг все это исчезло.
Он нахмурился и тихо вздохнул, вновь отдаваясь воспоминаниям.
Именно на этом месте он обычно перебивал отца, нетерпеливо вздыхая и спрашивая: «А почему Толстяк не убежал?» — когда был еще маленьким. Или: «Почему же Толстяк не объяснил насчет красного тумана?» — когда стал постарше. Отец ничего не мог на это ответить. Он лишь пожимал плечами и говорил: «Так уж вышло». При этом он был похож на священника.
На заднем сиденье дон Пепе продолжал громко сосать зубочистку, выплевывая мелкие щепки.
— В прошлом году это была очень хорошая гостиница.
Он все еще разговаривал с мистером Шоном.
— Но мой компаньон говорит, что она уже не та…
Вот так-то, компаньон. Жаль, что Терой не понимает по-английски, иначе ему было бы очень лестно услышать, что его называют компаньоном. Жожо повернул голову направо, собираясь сказать ему об этом, потому что метису было не до них и они могли разговаривать вполголоса. Но Терой смотрел в окно, а Бубо — сам не зная почему, Жожо был в этом уверен — уставился прямо ему в затылок.
Испытывая раздражение, Жожо немного сполз с сиденья, чтобы его не было видно за подголовником.
Толстяк приблизился к Пандингу на расстояние удара мачете и перекрестился, а потом рванулся вперед.
— Толстяк такой же чокнутый, как Пандинг, — сказал один из наблюдавших за ними работников.
Но Толстяк совсем не был чокнутым. Пандинг все равно не услышал бы его приказа, а на удар кнутом ответил бы ударом мачете прямо ему по шее. Поэтому Толстяк изо всех сил схватил Пандинга, прижав ему руки. Единственное, на что он надеялся, так это продержаться, пока красный туман не рассеется.
