и не поранить — это ли не чудо? Точно было зеркало, в нём отражалось слабое сияние знакомой нам луны, просачивавшееся из окошка. Несколько стульев, придвинутых к стене, цвет обивки вроде жёлтый. Больше мебели не было, зато были картины, но за неимением хорошего освещения разглядывать их было бесполезно.
Я прошёл эту комнату и нырнул за приоткрытую дверь. Во второй комнате было темнее, чем в первой, но зато была лестница, на верхушке которой горели свечи.
Поднявшись, я немного растерялся, направо и налево было две освещённые комнаты, в какую пойти— не знал. Слушать свои чувства было бесполезно — их не было. Поэтому применил самый «научный» метод — метод тыка. И пошёл налево.
Пройдя одну комнату с большой кроватью, шкафом, комодом и секретером, я попал в маленькую, но уютную, где толпились люди. Они окружили что-то и старательно копошились возле этого чего-то, не давая мне даже возможности взглянуть мельком на причину суматохи.
И тут у меня случилось открытие века! Женщина, которую я попытался остановить, когда та выходила из комнаты, прошла сквозь меня. Для меня это было шоком. Просили чувства и эмоции — нате — потрясение и жуткий ступор. Оттаял я только, когда мужчина и ещё пара женщин прошли сквозь моё тело, даже не дрогнув. И вообще, все как-то быстро ретировались отсюда, представляя моему взору причину всех хлопот.
У стены под одеялом бледный, с синюшными дрожащими губами лежал ребёнок шести-семи лет. Мальчик с трудом повернул голову к мужчине, сидевшему рядом на стуле и склонившемуся над ним. У столика рядом с кроватью был ещё один, статный, но уже немолодой господин с аккуратно остриженными бакенбардами. Он звякнул склянкой, бережно опуская её в недра своего чемоданчика, захлопнул его и вышел, буркнув что-то себе под нос.
— Я хочу тебе кое-что рассказать, — голос мальчика был слабым, мужчина, лица которого я пока не видел, сполз со стула, стал возле кровати на колени и как можно ближе придвинулся к мальчику. — Я слышал, что сказал тот… с горькой водой. Я умираю, но ты не горюй. Мне знахарка секрет рассказала, я тебе его расскажу, — мальчик долго прокашливался, упираясь руками в край кровати, прежде чем продолжить. Мужчина, стоявший на коленях, придерживал его за плечи. — Она в усадьбе нашей в лунную ночь видала, как душа одного мужика ходила и траву, разрыв-траву, искала. Эта трава любого воскресить может, но за воскрешение душа должна на место другой стать и путь к этой траве указывать, а знахарка траву эту срывала и кому-то давала, только не вспомнила кому. Стало быть, раз она уже померла, то и траву указать сможет. Только там ещё что-то было, она говорила, но я позабыл. Может, и тебе укажет, только погоди немного, сначала отпеть меня должны, а только потом траву найти сможешь. Бабка обещала, что укажет. Только увидеть и сорвать её можно только раз в жизни, — последние слова растворились в тишине. Мальчик отвернулся от мужчины, посмотрел в окно.
— В лунную ночь, всего один раз, не забудь, она обещала…
Он закрыл глаза и больше не открыл. Я кинулся к кровати, хотел проверить пульс, дыхание, помочь хоть чем-нибудь, но тщетно, руки прошли сквозь тело. Мужчина, сидевший на коленях и молившийся, поднял голову. Сердце пропустило удар. На меня смотрели серые живые глаза, знакомые до боли, они смотрели не на ребёнка, на меня, и то, что в них было, врезалось в душу, раздирая её на куски. Там были злость и отчаяние… и бессилие. Он молил, молил, чтобы мальчик открыл глаза, потом резко побледнел. Молодой, с едва появляющимся серебром в тёмных волосах, он задрожал, схватился за голову и заплакал. И вмиг поседел.
Я вылетел из комнаты пулей, промчался по лестнице, чувствуя, как по щекам текут слёзы, а в голове снова и снова звучал тихий голос угасающей жизни: «В лунную ночь, не забудь, она обещала…» Чёрт, чёрт, чёрт!
Смерть, страшная, мучительная, забравшая с собой невинного ребёнка, шла по пятам теперь за мной. Я бежал от неё сломя голову, чуть не навернувшись на лестнице, едва не вышибив дверь, но не удалялся от неё. Она дышала мне в спину, тянула ко мне руки, всё повторяя: «В лунную ночь, не забудь, она обещала…»
Я схватился за ручку двери и начал молиться: «Пожалуйста, хватит! Выпусти меня отсюда!» За грудиной резко сдавило, я согнулся пополам, стал жадно хватать ртом воздух, дёрнул дверь — не поддалась. Тьма подбиралась всё ближе — луна заходила за тучи, лишая меня последней возможности что-то видеть. Я ещё раз дёрнул ручку двери, а, когда та не открылась, со всего размаху ударил кулаком. И сдался. Закрыл глаза — и будь, что будет.
***
Открыл глаза только тогда, когда тыл кисти вспыхнул болью. Дверь, освещённая солнцем. Горько усмехнулся. «Моя душа в обмен на его душу, — эта мысль пугала и терзала, — мне повезло, что я не сорвал её, но, чёрт возьми, я мог бы ему помочь! Мне ведь некого воскрешать, некому её отдать. Может быть, я бы и не стал призраком. Может быть… а может, и нет».
Я ещё раз саданул кулаком в дверь, так что она загудела, и отвернулся. В глаза слепило солнце, которому я радовался и которое уже ненавидел, просто хотелось, чтобы оно село и закончился этот день.
— Я пожалуюсь твоему Мастеру, и он тебе устроит взбучку, гадёныш, — как ни в чём не бывало продолжала смотрительница. Я взглянул на неё. Женщина замолчала, сначала чему-то удивилась, а потом вдруг вся подобралась и приготовилась, будто я сейчас накинусь на неё.
«Да кому ты нужна, карга старая», — это я сказал про себя, а вслух:
— Нет у меня Мастера. Жалуйся куда хочешь, — и пошёл прочь, чувствуя неимоверную усталость и голод, сосущий под ложечкой.
Мама долго недоумевала, когда я сказал, что раны мне так и не обработали. Справились подручными средствами: промыли водой и протёрли антисептиком, завалявшимся в недрах рюкзака.
Гуляли мы после этого недолго. Почти всё время молча. За нами следовали детишки из десятого класса, слишком шумные, мы пытались от них уйти, но их фотограф, будто нарочно, вёл подопечных за нами. Мы обошли усадьбу кругом, спустились к причалу, от него направились дальше до забора, преодолели мостик и утоптанные тропинки левого берега Большого пруда, затем опять через мостик и оказались снова в парке, а дальше через берёзовую аллею наткнулись на Кузнечный пруд. От пруда вверх по дорожке вышли на широкую поляну,
