прической или полным отсутствием таковой, кто — татушками и пирсингом. А я вот решил соригинальничать и выработать свою манеру речи, максимально отличающуюся от обычного молодежного сленга. И после нескольких неудачных попыток я выбрал для себя такие вот витиеватые старомодные обороты. Минус был в том, что меня не всегда понимали. А плюс — девушки. Не знаю, что бродило в их хорошеньких головках, но такая куртуазность им по большей части нравилась. Соответственно, мои шансы развить и углубить знакомство резко возрастали. Несколько раз у меня интересовались моим происхождением: не благородных ли я кровей. Точного ответа на этот вопрос я не знал: родители о своих корнях не рассказывали, дедов и бабушек я не помнил, а документы, которые могли бы приоткрыть эту тайну, пропали при переезде. Так что приходилось многозначительно молчать, предоставляя заинтригованным подругам самостоятельно придумывать романтические истории обо мне. И вот теперь эта старая привычка пришлась как нельзя кстати.
* * *
— Право слово, вы избрали себе совершенно неподходящую профессию, — ни с того, ни с сего укорила меня хозяйка, едва я занял свое место и заправил за ворот крахмальную салфетку.
— И чем же она плоха? — совершенно искренне удивился я.
— Это же очевидно! — поддержал мадам Грижецкую сидевший справа от меня толстяк в костюме английского кроя, с красными щеками и здоровенной золотой (или позолоченной) печаткой на левой руке. — Вчерашняя катастрофа на гонках наглядно продемонстрировала, насколько опасно гонять на этих мобилях на скорости сорок, а то и все пятьдесят миль в час!
Эх, знал бы этот господин, что спустя каких-то сто лет нормальная скорость для гоночных машин поднимется втрое, а то и вчетверо.
— Многие профессии связаны с определенным риском для жизни, — парировал молодой человек в сером костюме, сидевший от меня по левую руку. — Возьмем, к примеру, профессию военного: вы ведь не станете оспаривать тот факт, то риск погибнуть в бою намного выше, чем риск насмерть разбиться во время гонки. Кроме того, на войне ваша жизнь и здоровье зависят не только от вас, но, во многом, от меткости вражеского стрелка или артиллериста, от ума и опыта вашего командира, от храбрости и выучки вашего товарища, наконец. Здесь же все в руках гонщика, и его жизнь и здоровье зависят лишь от его мастерства.
Я мысленно скривился. Сознательно или нет, но этот сопляк сейчас обозвал меня неумехой.
— А что же вы скажете о поломках, случающихся во время гонки? — не унимался толстяк. — Уж это от гонщика никак не зависит. Вы ведь читаете «Ведомости»? На позапрошлой, кажется, неделе в них была обширная статья об императорских гонках. Между прочими словесными эквилибрами, там была описана подобная авария. Представляете, у мобиля на полном ходу отвалилось колесо! Аппарат перевернулся, и гонщик остался жив только чудом. А колесо, между прочим, улетело в толпу зрителей, и среди них тоже были пострадавшие.
— Любая техника время от времени ломается, — пожал плечами второй молодой человек.
— Вот именно!
Толстяк назидательно поднял вверх похожий на сосиску палец.
— Вот именно! — повторил он. — Эта ваша техника рушит устои, ломает традиции. Чем, скажите, плохи были лошади?
— Это же очевидно, — вступил в спор мой сосед справа, явно передразнивая скандального ретрограда. — Мобили намного быстрее лошадей. И, кроме того, содержание мобиля обходится значительно дешевле. Вам ли, Петр Евграфович, этого не знать? Технический прогресс неостановим. Так или иначе, но вам придется с этим смириться!
— Но гонки! — пришла на помощь толстяку его супруга, худосочная особа с неприятным визгливым голосом. — Зрелище для плебса!
— Отнюдь, — вновь вступил молодой человек в сером. — Если верить всё тем же «Ведомостям», на гонках бывают и представители императорской семьи. Например, великий князь Александр очень любит посещать это самое зрелище для плебса. Да и супруга его охотно к нему присоединяется.
— Кроме того, — добавил второй клерк, — известные гонщики быстро становятся очень состоятельными людьми. И, конечно, им обеспечен стабильный интерес со стороны женского пола.
Худосочная дама презрительно фыркнула и приготовилась было ответить, но тут в гостиную вошла служанка с супницей в руках, и умопомрачительный аромат солянки разом прекратил все споры.
После обеда компания быстро разошлась. И солидные пары, и молодые люди отправились кто по делам, кто на прогулку. Я тоже решил пройтись. Сбегал наверх за шляпой, замер на секунду у порога, и решительно распахнул дверь в новый для меня мир.
— Владимир Антонович! — настиг меня на пороге голос мадам Грижецкой. — Видит бог, я хорошо к вам отношусь, но если до конца недели вы не уплатите мне сорок рублей в счет будущего месяца, я вынуждена буду просить вас съехать с квартиры.
«Вот так» — думал я, неторопливо шагая по мощеному булыжником тротуару. — «Видимо, неспроста я должен был получить по договору хотя бы сорок рублей. Наверняка этот пункт был включен просто для того, чтобы не выгнали из дома».
В самом деле, пока этому Маннеру, который уже заранее был мне неприятен, был нужен гонщик, ему приходилось заботиться о том, чтобы этот пресловутый гонщик не подох с голоду. А как гонщик становится не нужен, так можно и прокинуть. И пусть себе выкручивается, как хочет, барину до этого дела нет. Интересно, насколько это дорого — сорок рублей в месяц за откровенно бедную комнату? Правда, в качестве компенсации коммунальных неудобств к этой комнате прилагается весьма неплохая кормёжка. Кажется, некогда это как раз и называлось «полный пансион», а уже после, в эпоху вездесущих англицизмов, перелицевалось в «олл инклюзед». Мне сейчас эта информация жизненно важна, причем в буквальном смысле. Меня увольняют. И буржуй, разумеется, нисколько не жаждет расставаться с деньгами. Договор, конечно, имеется. Но вот насколько этот договор будет соблюден? И смогу ли я что-то противопоставить неукротимому хапужничеству?
Впрочем, это будет завтра. За вечер мне юридические нюансы не постичь, так что придется импровизировать. А что сейчас можно сделать — так это постараться получить максимум сведений о том мире, куда меня зашвырнуло и поглядеть: нет ли для меня работы по специальности. Пока что единственный серьезный факт, почерпнутый из застольной беседы, заключался в том, что в стране сохранилась монархия. Впрочем, сейчас на мою судьбу это не влияет никак. Мне бы не о государственном устройстве думать, а о хлебе насущном. Хорошо ещё, у меня в запасе имеется несколько оплаченных дней пансиона мадам Грижецкой. И за эти дни мне непременно надо определиться со своей дальнейшей жизнью. А она, жизнь, сейчас она во многом зависела от того, как пройдут завтрашние переговоры с господином Маннером.
Из
