ведомство. Не мое. Да и я давно на пенсии. К тому же в футболе я мало что смыслю.
Неужели все-таки талант не подействовал на одаренного? Поразмыслив немного, Лев Витаутович сказал:
— Ладно. Обещаю подумать, если ты скажешь, зачем это мне.
Слова столпились в голове, начали возмущенно толкаться, и я выпустил их:
— А ведь действительно — зачем? Зачем я играю в футбол, где все покупается и продается, когда мог бы колотить бабло на боях без правил? Зачем учитель снова и снова объясняет геометрию туповатому ученику? Зачем врач лечит больного, который все равно умрет? Зачем милиционер ловит вора? Иногда ведь выгоднее его не ловить. Понимаете?
Витаутович положил подбородок на сцепленные пальцы.
— И?
— Если от вас зависит, чтобы мир стал лучше и справедливее — это не «зачем мне», а «для чего». Я хочу и умею играть. И могу вывести нашу сборную в чемпионат, и знаю, для чего это: чтобы сотни миллионов советских граждан почувствовали нашу силу. Они не могут сами сделать что-то великое, но могут — через нас.
Речь была так пафосна, что под конец во рту стало сладко. С такой только с трибуны выступать, выбивая финансирование. Витаутович усмехнулся, съел конфету.
— Ты хороший человек. Твое рвение похвально. Я подумаю.
Все-таки дар убеждения не сработал. Попытавшись понять, чего он хочет в данный момент, я услышал привычный белый шум.
В итоге на экспресс я не успел, и домой ехал на последней электричке «Лиловск — Михайловск», отправляющейся в 23.15. В здании вокзала еще раз набрал Жеку — он не ответил. Игнат тоже отморозился. Только я собрался убирать телефон, как он завибрировал. Звонил Лев Витаутович.
— Я подумал, — сказал он. — Нужно обсудить вопрос с вашим тренером.
— Так вы согласны? — невольно улыбнулся я.
— Этого я не говорил. Скинь контакт — разберемся.
Он прервал связь. Все так же улыбаясь, я набрал Димидко, сказал, что нашел директора команды, это человек серьезный, и предупредил, что он скоро позвонит.
Номер Тирликаса я отправлял Димидко уже в теплом вагоне электрички.
Вообще странный человек Лев Витаутович. По сути бээровцы — верхнее звено пищевой цепочки, но у Льва Витаутовича не было ни «чайки», ни «волги-кросс», и уж куда ему до роскоши, в которой жил Погосян в Москве. На первый взгляд обычный пенсионер, довольствующийся малым, а поди ж ты — бээровец. Как говорится, выше только бог. И Горский. Или они все такие идейные, и сам Горский формирует эту особенную касту? «На службе Родины» — для них не пустой пафос.
Расспрошу его об этом позже — что толку голову ломать?
Откинувшись на мягкую спинку кресла, я зевнул. В электричке тепло, пахнет хвоей. Колеса не стучат, а мерно шелестят, убаюкивая…
Так! Не спать!
Мотнув головой и отогнав дрему, я снова открыл турнирную таблицу. Вторую лигу разделили на три зоны. Мы играем в зоне «Запад», по круговой системе, с апреля по ноябрь. В турнире двадцать две команды, сорок два тура. Первый наш матч с «Волынью» в Луцке. Второй — 10-го апреля с лиловским Динамо, и опять в гостях. Третий пройдет у нас 17-го апреля с «Динамо» Нальчик, и четвертый снова у нас 20-го с ульяновским «Стартом».
Взгляд натолкнулся на знакомое название крылатой команды, которая все не может взлететь — саратовский «Сокол».
Я уже знал, что с ними мы играем 6-го мая в гостях, но промотал таблицу, чтобы еще раз убедиться. Да, так и есть. Я приеду в родной город Звягинцева. В голове пропел Микроб голосом Кипелова: «Там все живы, кто любил меня»… Так ведь и есть: и мама жива, и даже бабушка, и Алена. При мысли о ней сердце заколотилось, и я усмехнулся.
Оно живет жизнью, отдельной от головы. Может, и с девчонками у меня не клеится, потому что есть Алена. И ведь знаю, что это женщина Звягинцева, а не моя, и что даже думать о ней не стоит, но… Сердце — бестолочь. Или даже не так. Коктейль из дофамина, серотонина и окситоцина, вырабатывающийся при мысли о ней и заставляющий сердце частить, — суть эндогенный морфий.
Вот какого хрена мне так хочется открыть ее страницу? Зачем ворошить мертвое прошлое? Я представил, как прихожу к Алене, как она непонимающе смотрит на меня, восемнадцатилетнего пацана, жалеет желторотика, который что-то лопочет о высоком. Тьфу! Я ж не Макрон.
Или, может, отпустит, если увижу Алену, и надо закрыть гештальт? Познакомлю ее со Звягинцевым, пусть будут счастливы. Ну а нет — так нет. По крайней мере ни о чем сожалеть не буду.
Да, так и сделаю. Пока не знаю как, но — обязательно сделаю. И на бабушку с мамой посмотрю хотя бы издали.
В углу экрана мигали два непрочитанных сообщения. Одно от Маши-Ани из Евпатории, которая обворовала нас по приказу хозяина бара, а потом перешла на светлую сторону. Ответил ей, что все у меня хорошо, буду играть в новой команде.
Второе сообщение удивило. Оно было от Лизы. Девушка извинялась за то, что познакомила меня с Ариной, и писала, что, если бы я пострадал из-за ее папика, то она бы себе этого не простила.
Я представил Лизу, и рьяный боец ее одобрил в своей манере. А разум — нет, потому что я вообще не понимаю, что творится в ее прелестной головке. Иногда она ведет себя так, словно я ей небезразличен, но через час начинает демонстрировать полное равнодушие.
Я написал ей:
«Неужели тебе и правда не все равно, если вдруг весной моя бренная тушка всплывет из-подо льда?»
Она ответила:
«О, ужас! Утопленники крайне неприглядны».
Мы на английском перекинулись парой шуток о неэстетичности смерти, и Лиза пообещала прийти на мою игру, когда она будет в Москве. Все в той же шуточной манере я попросил взять симпатичных подруг для парней.
Закончив переписку, снова представил Лизу и поймал себя на мысли, что к ней меня тянет больше, чем к кому бы то ни было. Наверное, потому что все непонятное влечет. И красивое.
На ней короткое серебристое платье, подчеркивающее идеальные ноги. Руки и все части тела к ним так и тянутся. Она улыбается, жестом зовет за собой, и я знаю зачем. Меня охватывает вожделение…
И тут вдруг кто-то хлопает по плечу. Я распахиваю глаза и вижу перед собой мужчину в черном, с сизым лицом и впалыми глазами, обведенными черными кругами.
Меня охватил какой-то первобытный ужас, я оцепенел,
