территорий, изучение следов транспорта и ног, ведущих к месту происшествия и от него…
«Ну да, ну да, раньше бы сообразить. – Саша не без труда вытаскивал сапоги из чавкающего «чернозема». – Поди тут, исследуй…»
Да и темновато. Он попытался подсветить спичками, но они, как на грех, отсырели, и к тому же их свет не мог разогнать плотной взвеси из пепла и тумана. В любом случае детальный осмотр придется отложить до утра. Что до очевидцев начальной стадии пожара, коих также, согласно учебникам, необходимо было найти и допросить, то они разбрелись по домам спать. Само собой, никуда они не денутся, но потом…
Прилив энтузиазма сменился сонной апатией; Саша понял, что ноги у него стерты до последнего предела и как он добредет до своего флигеля – непонятно.
Осмотреть, что ли, проводку? Вот тут, вдоль по стенам, явно идет то самое, витое-оплавленное. «Ну она-то точно останется на месте. И все вещи тоже с утра будут там же, куда попадали, – сонно размышлял Шурик, вороша палкой обгорелую кучу какого-то тряпья в окружении обугленных деревяшек – в прошлой жизни комод, надо полагать. – А вот не пойти ли на боковую? Завтра что у нас? Воскресенье? Домашнего каяшевского телефона, должно быть, нет… спрошу. В понедельник в любом случае найдется. Где она там, говорила? Общесоюзный дом моделей одежды, это на Кузнецком Мосту. Что ж, если домашнего номера нет, позвоню на службу, обрадую. Вот оно как бывает: пожадничала, зажала рубль-другой у молочницы – и целого дома лишилась…»
Он собрался было выбросить палку, но что-то на нее намоталось соплеобразное, мерзкое и тянучее, прилепилось и вцепилось намертво. Саша машинально потянул, вытаскивая липкую ленту.
«Синтетика какая-то, – откашливаясь от едкой пыли, подумал он. – Научились же что-то делать, даже в огне не горит».
Снова зажег спичку, увидел, что на палке повисли останки какого-то тканевого изделия, скорее всего, сумки или мешка. Вроде бы в прошлой жизни синего цвета, и даже сохранились на боку напечатанные буквы «Рига» и оплавленная картинка, судя по всему, изображавшая какой-то тамошний собор.
«Точно, мешок. Поверху вот прошито, и оплавленный шнур висит. Скорее всего, мешок для сменки, которые в школу носят или на тренировки».
Чередников, совершенно расквасившись, сдался, широко зевнул, отбросил палку и побрел, хромая, досыпать.
И вот ведь какая штука: пока тащился до своего флигеля – аж глаза слипались, как оттаявшие останкинские пельмени, с трудом взобрался на крылечко и дополз до кровати, а как рухнул на нее, заколыхали его, как на волнах, панцирные пружины, убаюкивая – так и сон долой.
Почему-то не давала покоя мыслишка, зудела в больной голове, ворочалась и, казалось, царапала: откуда и для чего в дамском царстве сугубо детская или там – и тем более – спортивная вещица? Перед глазами маячила Каяшева – такая вся гладкая, отполированная, с высокой прической, прям королева. Такие детей не заводят, не до них им. Может, к тете Дусе приезжал какой-нибудь внучок?
С трудом удалось все-таки забыться, но только-только глаза завел – и завыла под окнами тетка Нюра-с-трудоднями:
– Молок-а-а-а-у, кому молока-а-а-у!
«А ведь вот еще что свербит, – вдруг понял Саша, внезапно проснувшись, – подпол. Тетя молочница говорит, что у них там был подвал. Возможно, придумывает, брешет, но, в сущности, зачем ей врать? И знать она могла самым простым образом, например, помогала молоко перенести в подпол, чтобы прохладное было. Она-то в доме была, и не раз. А что, если подпол есть? А что, если там, в подполе, вдруг…»
Ему совершенно не хотелось думать о том, что именно там может быть. При одном подозрении все нутро обдало ледяной волной, аж зубы застучали. Саша задергался. Зачем потребовалась вся вот эта самодеятельность, партизанщина? Надо было тотчас начальство дергать. Впрочем, как раз это никогда не поздно.
«Что-то я не подумавши сделал. Надо было сразу опергруппу вызывать. Может, сейчас? Нет, лучше уж тотчас к Порфирьичу. Он старший, пусть и соображает».
Ведомый этим похвальным желанием (и куда менее похвальной трусостью), Шурик быстро облачился в положенные одежды и отправился к руководству.
* * *
Начальник отделения, капитан Макаров Альберт Николаевич, был мудр, опытен, немногословен и язвительно вежлив. Вскоре тотчас по прибытии Чередникову прямо сказали, что он весьма кстати, поскольку руководство собирается на пенсию, разводить пчелок и растить лук, а до того придется срочно выковать из салаги-лейтенанта человека. Ситуация осложнялась тем, что сам капитан не имел не то что высшего, но и, скорее всего, среднего специального образования и весь свой богатый, пусть и специфический опыт приобрел прямо тут, в Морозках. А потому саркастически относился к шибко умному подчиненному и с наслаждением тыкал Сашиным выдающимся носом в любую мелочовку. Обращаясь, что примечательно, неизменно на «вы», употреблял глаголы второго лица, что было оскорбительным.
Порфирьичем его про себя окрестил Шурик, по аналогии с хитроумным следователем из «Преступления и наказания». Они даже внешне казались ему похожими. Советский капитан Макаров был, надо полагать, копией царского полицейского чиновника: такой же язвительный, невысокий, толстоватый, с отчетливым брюшком, лицо пухлое, что твоя ватрушка, и посередке внутрь утоплено. Неизвестно, как тот Порфирьич выслушивал рапорта подчиненных, но наверняка так же: ухмыляясь, потирая ручки, с таким выражением на физиономии, которое явно говорило, что он тут самый умный, а остальные – дурачье набитое. И глазки у того тоже наверняка такие же были – теряющиеся среди щек, набухших век и белесых ресниц – и поблескивали самым язвительным манером. Непросто сохранять воодушевление и проявлять оперативную смекалку, когда на тебя так смотрят.
Сам же Макаров наверняка думал о том, что было бы неплохо этого вот новоиспеченного сыщика выдрать на конюшне, но, к сожалению, нечем, да и негде. А жаль. Потому что когда приходит новоиспеченный участковый, от которого ожидают рапортов о полном искоренении самогоноварения, хулиганства и бытового рукоприкладства, а он играет в детектива, то самое лучшее, что можно сделать – это устроить показательную порку.
Шурик, воровато ликвидировав последствия своего «творческого» запоя и ночных бдений на скорбных пепелищах, свежий и подтянутый, заявился на доклад к начальству и начал довольно бодро и в чем-то вальяжно излагать соображения по поводу ночного происшествия, а равно и подозрения, возникшие в связи с агентурными сообщениями гражданки…
