– Морская болезнь? – с сочувствием осведомился Латроп.
Доктор Арчер улыбнулся. Его глаза казались желтоватыми и слегка запавшими, но, возможно, это было следствием изъянов электрического освещения.
– Частично, – ответил он.
– Частично?
Доктор улыбнулся снова:
– Да. Хотел бы я знать, кто практикуется в метании ножей в коридорах в два часа ночи.
Как опытный рассказчик анекдотов, он ожидал эффекта, который не замедлил последовать.
– В метании ножей? – воскликнул Латроп так громко, что бармен, мывший стакан, выронил и разбил его.
– По-моему, да.
– Но что произошло?
– Увлекательное приключение. – Однако добродушное лицо доктора стало серьезным.
– Ну? Продолжайте!
– Как я говорил, это произошло около двух часов ночи. Я лежал на своей койке, чувствуя тошноту. Корабль болтался из стороны в сторону и скрипел, как старое кресло-качалка. Помимо этого, царила почти мертвая, неприятная тишина. Должен объяснить, что рядом со мной нет других пассажиров. Моя каюта расположена на палубе «В» в середине корабля. Снаружи находится узкий проход длиной в двенадцать-четырнадцать футов, оканчивающийся стеной с иллюминатором. – Он иллюстрировал повествование жестами холеных рук. – С другой стороны прохода пустая каюта. Первое, что я услышал, походило на стук. Как будто что-то крепкое ударилось о дерево. Потом кто-то проследовал мимо моей двери к концу прохода и вернулся назад. Шаги были тихими и легкими, словно человек шел на цыпочках. Через несколько секунд опять раздался стук, а затем шаги в обоих направлениях. И снова стук. Должен признаться, я немного испугался.
Доктор Арчер склонил голову набок и виновато усмехнулся.
– Я позвонил, чтобы вызвать стюарда, но не получил ответа. Поэтому я встал, чувствуя себя больным, и поплелся к двери. Пока я пытался ее нащупать, раздались еще два стука. Мне очень не нравились эти ночные звуки и шаги украдкой, как будто кто-то подбирался ко мне. Наконец я открыл дверь, и что-то быстро увернулось – только так я могу это описать. Впрочем, я чувствовал себя неважно, и меня могло подвести зрение. В любом случае проход был пуст, но в главном коридоре горел свет, и я увидел, что кто-то использовал этот проход в качестве тира. Кто-то бросал довольно тяжелый нож в лист бумаги, приколотый к стене под иллюминатором. На листе было грубо намалевано человеческое лицо. Нож каждый раз попадал в него – обычно в глаза или шею. Вот почему я сказал, что провел довольно скверную ночь.
Подняв стакан, доктор допил коктейль. Во время рассказа выражение его лица словно говорило: «Может быть, я шучу, а может быть, и нет». Потом он отряхнул брюки.
– Выпьете со мной еще по одному мартини? Нет? Тогда я должен привести себя в порядок перед ленчем.
– Это действительно произошло? – с явным недоверием спросил Латроп.
– Конечно, старина. Если не верите мне, спуститесь и взгляните на вмятины в стене от ножа.
– А сам нож вы видели?
– Увы, нет. Его успели забрать.
– Не обижайтесь, но я этому не верю. Не верю – и все тут!
Доктор Арчер пожал плечами и улыбнулся, потом встал, подтянул жилет и пригладил безукоризненный пиджак. Латроп, очевидно, привык рассказывать истории сам, и ему не нравилось, когда с ним такое проделывают другие. Он в свою очередь скептически улыбнулся и укоризненно покачал головой, но Макс видел, что рассказ произвел на него впечатление.
– Может быть, на корабле завелись привидения? – предположил Макс. – Знаете, как в «Верхней койке».[6]
– Может быть, – согласился Латроп и усмехнулся. – А может быть, этот француз – призрак. Его видишь только во время еды. Или старый Хупер… Я рассказывал вам о Хупере? – осведомился Латроп, снова взяв в свои руки вожжи повествования. – Он производит резиновые печати. Его сын…
– Прошу прощения, – прервал Макс. – Доктор, вы не сообщили об этом событии?
– Сообщил? Кому?
Макс не знал. Он не мог ответить: «Капитану», так как все могло оказаться грубой шуткой или, что более вероятно, выдумкой доктора Реджиналда Арчера. Что-то говорило Максу, что доктор привержен своеобразному чувству юмора, побуждающему рассказывать дикую ложь с серьезным видом только из-за того, что, по его мнению, кто-то первым пытался морочить ему голову. Какое-то время он говорил с Латропом и, по-видимому, вообразил, что тот потчевал его одной выдумкой за другой. К несчастью, Латроп производил именно такое впечатление.
– А как насчет бумаги, на которой было нарисовано лицо? – спросил Макс. – Вы сохранили ее?
– Она у стюарда или была у него, – ответил доктор Арчер. – Бумагу прикрепили к стене булавкой. Можете спросить стюарда. Я говорю правду – честное слово.
– Я вам верю! – неожиданно заявил Латроп.
– В таком случае, – сказал Макс, – мы должны предъявить все улики нашему криминологическому эксперту.
Доктор приподнял почти невидимые светлые брови.
– Криминологическому эксперту?
– Мистеру Латропу. В конце концов, он представляет нью-йоркский департамент полиции и пересекает океан, чтобы доставить назад Карло Фенелли.
Вторая сенсация.
– Это не совсем точно, – заметил Латроп и глазом не моргнув. – Полагаю, вам сообщил ваш брат?
– Да.
– Его сведения не вполне верны. Я действительно еду за Карло Фенелли. Но я не связан с полицейским департаментом в том смысле, какой вы имеете в виду. Я ассистент окружного прокурора. Моя работа – проследить, чтобы Карло не ускользнул с помощью очередного юридического трюка. В этом отношении он настоящий Гудини.[7]
– Вы имеете в виду рэкетира Карло Фенелли? – осведомился доктор Арчер.
– Да. – Латроп сделал жест, как будто отмахиваясь от какой-то чепухи. Он казался возбужденным чем-то еще. Расхаживая у камина с заложенными за спину руками и сосредоточенно наморщенным лбом, Латроп озорно усмехнулся. – Что касается метания ножей, то я, повторяю, юрист, а не детектив. Хотя благодарю за лестное мнение. А вот изучение отпечатков пальцев когда-то было моим хобби. Но в истории доктора есть еще один интересный аспект. Кто-то бросал нож в лицо, нарисованное на бумаге. Возникает вопрос, нет ли тут личного момента. Было ли это чье-то конкретное лицо? Вы можете опознать его?
Доктор Арчер щелкнул пальцами.
– Как глупо с моей стороны, – сказал он, словно какая-то мелочь ускользнула у него из памяти. – Мне следовало упомянуть об этом. Нет, рисунок не напоминал никого конкретно – это был всего лишь грубый набросок. Но одно выглядело несомненным.
