уходила. Он закуривал, я подходил к нему. Мы разговаривали. Он заявил, что любит Татьяну Алексееву. Я ответил ему тем же. Мы поклялись сделать все зависящее от нас, чтобы соперник остался с носом.
В общем-то у меня нос небольшой. Вот я с этим небольшим носом и остался. А полковник женился на моей бывшей жене. Их счастье длилось долго. Месяца четыре.
Я не отступал. Я приходил к ней в газету, я флиртовал с ее подругами. Когда она возвращалась из-за границы, мы оба встречали ее в аэропорту. Полковник брал ее под руку, и они уходили, а потом уезжали в серой «Волге». Я купил машину и теперь мог ехать позади них. Другими словами, я всячески отравлял им жизнь своим присутствием. Но что поделаешь. Такова се ля ви. Извините за шутку. Когда уже нет никаких надежд, начинаешь шутить, причем плохо.
Полковник сказал мне, что пристрелит меня.
Через три месяца я перестал их преследовать. А через месяц они разошлись. Я больше не звонил Гане, не приходил к ней. Толика, сынишку, я видел все время. Но даже у него я не спрашивал о маме.
В один прекрасный, самый прекрасный в моей жизни вечер они пришли вдвоем.
— Знаешь, — сказала она, — я подумала, что мы с тобой уже немолодые люди. Если мне есть что вспомнить, то только то, что было связано с тобой, я помню все. И парту, за которой мы сидели, и как я тебя провожала в армию, помню, как ты лежал лицом к стене на твоем старом диване. Я даже помню мелодию пластинки, это был Эллингтон.
И я тоже помнил все: силуэт ее в проеме двери, сильные, загорелые ее ноги на теннисном корте, и она — мать моего сына — с ним на руках.
— Знаешь что, если ты не против, я хотела бы все продолжить.
— Папа, — закричал Толик, — вы теперь снова в загс пойдете?
— Нет, — сказала Таня. — В загс мы больше не пойдем. Уже неудобно выходить в пятый раз за собственного мужа.
Вот так и живем. И можем разойтись в любое время. И никогда уже не разведемся, поскольку не расписаны.
Америка
Мы тут с Вадиком Дабужским ездили в Америку. Выступали перед ихней публикой. Вернее, перед бывшей нашей.
Америка мне понравилась, я и раньше о ней много читал. Помните, как у нас в газетах писали, что это страна контрастов. Дескать, там небоскребы и рядом трущобы.
Я приехал и сразу убедился, что это действительно так и есть. Огромные такие небоскребы, а рядом такие двухэтажные дома на одну семью с садом. Вот, видно, это и есть те самые трущобы.
Отели у них замечательные. Они, вы знаете, различаются по звездочкам. Если со своими парниками, теннисным кортом и бассейном, то пять звездочек, чуть похуже, четыре и так далее. Я думаю, по этой шкале наши гостиницы, в которых мы живем, должны быть минус две звездочки, минус четыре. А недавно мы в Одессе в одной гостинице жили. Ну там ни корта, ни бассейна, ни ванной, ни туалета. Я думаю, она так тянет на минус восемнадцать звездочек, и то, если перед входом в нее влить в себя стакан коньяку в пять звездочек.
Купить там в Америке можно практически все. Свободно можно достать гречку, перловку, сахар без талонов. Водку дают больше двух бутылок в одни руки. Проблема не как купить, а как продать. Там один из наших туристов привез в Чикаго восемь электрических утюгов, ну, кто-то ему сказал, что там в провинции с утюгами плохо. А, оказывается, там с дураками плохо. А тот американец, который все же купил у него два утюга, оказался нашим туристом из Караганды.
Вот у меня было раньше представление, что Америка — это страна разврата. А, однако, у них по телевидению ничего такого не увидишь. Никакой Веры, ни маленькой, ни большой. Нет, там есть, конечно, специальные кварталы, где есть секс-шопы, ну, там резные принадлежности продаются. Наших здесь тоже легко узнать, он, если увидит в киоске на обложке голую женщину, так сразу же и кричит: «Мужики, ко мне!» А уж если на секс-фильм пойдет, то вцепится в кресло с такой силой, что подлокотники трещат. Зато когда выйдет из кино, скажет: «Наши комедии все равно смешнее».
Ну, я там видел в Атлантик-Сити, стоят эти женщины, мужики подъезжают, разбирают. Наших-то предупреждают, что может эта мадам подойти и надо дать ей отпор, если она посягнет на наше бывшее социалистическое целомудрие. К одному нашему туристу подошла одна гражданочка, и он не смог дать ей с вечера отпор. Он попытался дать ей отпор утром, когда она потребовала денег. Но не тут-то было. Она его в полицию сдала. Стали разбираться. Он говорит: мол, она сама же меня спросила, как будем, а я ей честно сказал, будем по-нашему, по-советски, а она спросила, как это — по-советски? Я ей ответил, это значит, ты мне еще бутылку поставишь.
Ну, что еще. Наши эмигранты нас хорошо принимали. Смеются. Я им голосом Горбачева говорю: перестройка — это необратимый процесс. Вот как только перестройка победит у нас, она тут же перекинется к вам. И вы тогда будете жить так же хорошо, как мы. Смеются. Думают, что я шучу. А я так прикинул.
Если, допустим, у них наша перестройка начнется, то мы им быстро Белый дом переоборудуем в красный уголок. Мы им устроим Чикагский горсовет и Бруклинский райком партии демократов. Республиканскую партию отправим в техасские степи или на иллинойсский лесоповал. Тогда обхохочешься.
Ну, что еще? Они, американцы, приветливые, улыбчивые, очень аккуратные. Нет, есть там, конечно, и нищие. Ко мне как-то в метро подошел один нищий. Одет он был в замшевую куртку, блестящие брюки и на толстой подошве ботинки. На шее золотая цепь. У нас все это можно увидеть только в коммерческих магазинах по сумасшедшим ценам. Подошел, видно, просил милостыню. Я говорю: «Ай эм фром Раша». Он, видно, понял, потому что сказал: «Горбачев! Перестройка» — и протянул мне доллар.
Нашего человека за рубежом всегда узнают. Даже если одет во все заграничное. Некоторых нельзя не узнать. Я в отеле в холле видел группу наших туристов. Они чай пили. Там в Америке чай в пакетиках и на ниточке квадратик такой, чтобы размешивать. У нас тоже есть в пакетиках, но без ниточки. У нас пальцем опустил и размешиваешь. Так вот, одна наша гражданочка, профсоюзный
