тяжести создавалась рукой человека — во вращающихся городах в форме колес, которые усеивали освещенные пространства вокруг искусственных солнц Вирги. Однако Чейсон прекрасно понимал, что небо вокруг никак не слипстримовское, потому что он вырос в городе Раш, небеса которого никогда не пустовали. Здесь же с угасанием света не зажигались городские колеса; воздух не полнился водяными каплями размером с дом, или прозрачными сетями ферм с их плавающими галактиками растительной жизни, или тысячей и одной повозкой и прочим инвентарем бурной коммерции. Между цивилизацией и зимой не было твердых границ, но если бы такую проложили, то сейчас они бы находились, в чем он был почти уверен, от нее не по ту сторону.
Когда полностью стемнело, они попытались уснуть. Безуспешно.
— Какая ирония! — проговорил через некоторое время Ричард Рейсс. Чейсон вздрогнул, а подергивание за рукав рубашки сообщило, что и Мартор тоже.
— Что? — раздраженно переспросил адмирал, который вроде бы уже задремывал.
Ричард тяжело вздохнул:
— Целые месяцы я провел, мечтая выбраться из этой проклятой адской дыры. Месяцы провел, воображая, на что будет походить моя первая ночь на свободе. О, я тщательно прорабатывал свои фантазии, господа! Атласные простыни, ласковая тяжесть, теплый свет свечей. Как я скучаю по силе тяжести! И вот мы тут, окутаны беспросветной тьмой, еще более глухой, чем в камерах, которые мы оставили. Если бы не тот факт, что я слышу, как вы дышите, и как ты, Мартор, беспрестанно чешешься, ха, я бы подумал, что я все еще там. Эти последние часы… похожи на сон.
Чейсон кивнул. Ночами в камере он иногда терял грань между сном и галлюцинацией. В темноте и невесомости это было нетрудно.
Мартору повезло, что ему разрешили пользоваться маленькой тюремной центрифугой. Без гравитации, с которой приходилось бороться, были обречены со временем ослабеть даже самые стойкие заключенные. Ваши кости через несколько месяцев становились хрупкими, ваши конечности едва могли пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться, когда за вами приходили охранники. Элементарное лишение веса гарантировало Формации Фалкон тишину и отсутствие беспорядков в их заведении.
Чейсон отказался слабеть. Каждое утро, лишь только свет возвращал его в мир, он начинал мягко отскакивать от стены к стене, вытянув руки и ноги. Вот пальцы его левой руки касались бетона, чтобы оттолкнуться от него, затем, через несколько мгновений, противоположной стены касалась его правая рука. Он отталкивался то одной ногой, то другой, и постепенно увеличивал темп до тех пор, пока не начинал отталкиваться обеими ногами и останавливаться с помощью обеих рук — или, когда не мог остановиться, принимал удар на плечо. Он выискал все мыслимые способы упражняться на этих стенах и по ходу дела выучил очертания всех до единого бугорков и выступов, оставшихся после строителей.
И ни одно из этих упражнений не помогало с главным: с его ощущением цели, угасающим с каждым месяцем. Жизнь Чейсона всегда строилась вокруг исполнения долга, и вдруг его не стало. Без предназначения он умирал внутренне.
Теперь Фаннинг обнаружил, что цепляется за этих двоих не ради защиты или компании: они придавали смысл тому, что он здесь.
Он позаботится, чтобы они вернулись домой в целости и сохранности.
— Завтрашний день должен быть богат на события, — сказал адмирал. Ричард хмыкнул, а Мартор что-то проворчал ему в ответ.
Потом мальчишка рассмеялся:
— Только послушайте: я жалуюсь! Мне бы радоваться…
— И кто бы мог подумать, — сказал Ричард, — что тебе надо бы радоваться, трясясь от холода и застряв в темноте посреди облака?
Почему-то это показалось до истерики смешным, и все долго хохотали, даже слегка дольше, чем следовало бы.
— Что ж, Мартор, — через какое-то время сказал Чейсон. Потом замялся. — Пожалуй, так обращаться будет ужасно бестактно — после всего, через что мы прошли. А поскольку я почти уверен, что уже не адмирал, мне бы хотелось, чтобы ты звал меня Чейсоном. И я был бы горд, если бы мог звать тебя по имени… но — стыдно сказать — я его не знаю.
Мартор фыркнул:
— У вас было полно дел — и ну, вы же были адмиралом, а я просто мальчонка на побегушках.
— Может быть, и так, но нам вместе выпали такие приключения, какими немногие могли бы похвастаться. И я послал тебя… — он не договорил «с самоубийственной миссией». Но Мартор понимал это с самого начала и все равно отправился.
— Я выкрутился, — усмехнулся Мартор, и Чейсона охватило странное чувство облегчения. Рядом с ним был человек, который побывал с ним в битве, который так же, как и он сам, пошел на верную смерть и остался жив. Неважно, что Мартор был самым незначащим матросом на всем флоте, а Чейсон — адмиралом этого флота. Они разделили одну судьбу.
Через несколько мгновений, впрочем, ему пришлось добавить:
— Не могу не заметить, что ты мне не ответил.
Мартор неловко поерзал.
— Мне не нравится мое имя, — сообщил он через мгновение. — Меня всегда подкалывали насчет него.
Ричард Рейсс расхохотался:
— Мы обещаем тебя не «подкалывать». Ну, не томи нас, парень. Что за имя?
Еще одна короткая пауза.
— Дариуш.
— Но это же отличное имя, — сказал Чейсон.
— Ну? — В голосе Дариуша Мартора прозвучала надежда.
— Ваше имя — это орудие, сэр, — сказал Ричард лекторским тоном. — Вы должны следить, чтобы все ваши инструменты отвечали цели и были хорошо ухожены. Если вы действительно считаете, что оно вам не подходит, вам следует сменить имя.
— Сменить его? Но так назвал меня отец!
— А… сентиментальность. — Чейсон представил, как Ричард кивает в темноте.
— Дариуш — мое, черт его побери, имя, и я его оставлю при себе. А что насчет тебя? — с жаром спросил Мартор. — Это родимое пятно на твоем лице — инструмент? Или просто такая штука, с которой приходится жить?
— Раз ты об этом завел разговор, вообще-то я нахожу его полезным. С ним людям легче запомнить меня, — сказал бывший посол в Гехеллене. — Когда я был мальчиком, оно мне доставляло много горя. Другие дети надо мной издевались, а несколько раз меня даже избили. Я научился гибко улаживать потенциальные неприятности — талант, который вывел меня далеко. Возможно, этой отметине я обязан своей карьерой. Как я уже сказал, ты должен использовать все свои орудия.
Чейсон не упустил из виду, как ловко Ричард отвлек Дариуша от беспокойства по поводу его имени, одновременно переведя разговор на тему собственных достоинств. Он это пометил в своей воображаемой записной книжке.
Последовала тишина, впрочем, чуть более компанейская. Чейсон даже улыбнулся и (хоть был уверен, что вокруг
