на них в свое удовольствие. Нисколько не хуже будет, а даже получше. Потому что тогда и потрогать все можно, и хлебца отведать, и молочка отпить. Все взаправду, все по самому настоящему!
На одной стене висели портреты каких-то нарядно одетых людей, явно из «бывших». Под одним написано: «Портрет неизвестного», под другим: «Незнакомка». Сезонники удивленно пожимали плечами, усмехались. Илюха Сковородников подошел к Флегонту:
- А на кой ляд таких на стенку вешать? Добрые люди родных вешают, друзей хороших, знакомых. А эти «незнакомые», «неизвестные» да еще, видать, иск-пла-та-тары!
Флегонт не нашелся что ответить, но авторитета своего ронять не хотел:
- Значит, так надобно. А ты, Илья, громко не разговаривай, мы ведь не у себя в бараке.
Попривыкли малость к нарисованному и смотрели на все поспокойнее. Скажем, когда вместо стены в одном зале увидели перед собой степное приволье, а в нем трех русских богатырей: Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича! Крепко сидели они на громадных меринах. Были люди на Руси, что говорить. И теперь еще их помнят. Они бы, надо думать, могли на стройке по десять норм выполнять. Илья Муромец мог бы, поди, грузовой прицеп тащить!
Увидели, каков собою был Степан Разин! Бравый мужик, сразу видать - атаман! Развалился в челне на роскошных коврах - после того как бросил персиянку «в набежавшую волну», - подпер могучею рукой свою буйную головушку и думу думает. Как пойдет он в столицу и сбросит таким же макаром в Москву-реку царя с царицей.
И Ермака увидели - правда, не в ту пору, когда «ревела буря, гром гремел», а наоборот - днем, при хорошей погоде. Громил Ермак Тимофеевич Кучумово войско и не ведал того наперед, чем победа его обернется. Подарит ему царь за ту победу «тяжелый панцирь», и утянет он Ермака на дно глубокой реки. В картине про то не сказано, а песня есть. В песне все точно поведано.
Особенное внимание Флегонта привлекла к себе картина Сурикова «Боярыня Морозова». Поза боярыни с поднятой рукой, мальчишка, бегущий рядом с санями, линии оглоблей и полозьев, определяя направление, с такой силой изображали движение, что Флегонту на какой-то миг показалось, что все это происходит в действительности.
Зоркий глаз Флегонта уловил и то, что боярыня крестится двумя перстами, люди смотрят на нее сожалеючи, а священники ехидно ухмыляются, чем-то очень довольные. Своим умом он не мог постичь мастерства художника, но оно было настолько выразительно и картина приковала к себе внимание его так, что он стоял около нее несколько минут, отстав от своей группы. Его так и подмывало спросить у служительницы музея, кто эта женщина в розвальнях, закованная в цепи, почему на нее люди смотрят по-разному и куда ее везут, но оглянувшись, заметил, что остался один, и поспешил к своим товарищам.
Понравилось Флегонту в Третьяковке, и ходил он туда еще не раз.
* * *
Как-то Флегонт примкнул к ватаге молодых ребят, которые шли после работы купаться в Москве-реке. У них было свое любимое местечко за Хамовниками - небольшая залысинка на зеленом бережку с песочком, плавным спуском к воде и пружинистой доской для любителей нырять.
Вместе с веселой ватагой рабочих ходил иногда купаться и молодой инженер Управления строительства Дворца Советов Вадим Борисович Мостовиков - парень компанейский, несмотря на свой инженерный диплом. Держался он просто, купался вместе со всеми, но плавал не саженками, а каким-то заграничным фертом - двигая по-лягушечьи враз и ногами, и руками.
После купания, когда приуставшие за день работяги блаженствовали на травке-муравке, заходил промеж ними разговор о Москве, о «Дворецстрое», о том же Храме Христа. Тогда Вадим Борисович, естественно, становился центральной фигурой: он мог ответить на любой вопрос, и все сразу становилось на свои места, все прояснялось, даже для таких неграмотных, как братья Сково-родниковы.
Не сразу догадались сезонники, что Вадим Борисович имел задание от профкома - заниматься с ними «культпросветом», но не на митингах и собраниях, а в читальне, где он помогал малограмотным сезонникам в выборе книжки, журнала, газеты, и даже вот на зеленом бережку Москвы-реки, после купания. Он просто и доходчиво рассказывал приезжим об истории России и Москвы, о новостройке, где они трудятся, отвечал на многочисленные вопросы сезонников. Слушали они молодого инженера с большим интересом, иные даже приоткрыв рот. Любознательный Флегонт Морошкин всегда старался занять местечко поближе к «культ-просветчику». Он жадно ловил каждое слово, цепко запоминал разные факты и не стеснялся спрашивать Вадима Борисовича о непонятном.
С Флегонтом Морошкиным происходило тогда то же, что и с тысячами деревенских молодых парней, приобщавшихся в городах к новой жизни и культуре. Их природный пытливый ум впитывал знания…
ГЛАВА 2
ВАДИМ
Несколько поколений предков Вадима Мостовикова жили в Заяузье, на холмистом левом берегу Москвы-реки.
В изначальные времена Москвы, задолго до Юрия Долгорукого, мостовиками называли хватких, расторопных мужиков с острыми топорами, умевших быстро и добротно без единого гвоздя мостить мосты и мосточки через речки и овраги, коих окрест Москвы было великое множество. Укладывали по топким берегам бревенчатые мостовые - проезжие дороги. Они же, мостовики, возводили первые защитные укрепления бревенчатого Кремля - городни, заборола, вежи и стрельницы*. Не обошлись без мостовиков князья и бояре, обосновавшиеся на Боровицком холме, когда захотели строить себе благолепные хоромы, терема и палаты. Первые деревянные христианские храмы тоже были поставлены всемогущими мостовиками.
[* Городни - разрозненные укрепления из бревен; заборола - защитные стены из ряда срубов; вежи - наблюдательные башни; стрельницы - боевые машины, с помощью которых стреляли из луков, метали камни, бросали бревна, лили кипяток и горячую смолу.]
Некоторые умельцы из рода Мостовиковых в те давние времена перешли из мостовиков в каменщики - в строители каменных храмов и хором. От них же пошли и другие ветви ремесленников: гончары, кузнецы, кожевники, хамовники, котельщики, не говоря уж о таких прямых продолжателях мостовиков, как плотники, столяры, тележники, саночники, бочары, кадаши и прочие деревщики. Москва росла, древний род ветвился. Потомство от дочерей Мостовиковых носило уже, понятно, иные прозвища, фамилии, но все вместе - ближние и дальние сородичи Мостовиковых - создали за несколько веков огромный славный город, столицу России - Москву.
Гончары, кузнецы, котельщики, оружейники и таганщики имели дело с огнем, весьма опасным для деревянного города. Из-за этого пришлось им селиться подальше от Кремля - в За-неглименье, в Замоскворецких и Заяузских слободах на подветренной стороне, где реки
