Наташа вскинула брови:
— Понятно, откуда владение гипнозом.
Читала дальше:
— Сферы деятельности — законы и власть, военное дело, мода и дизайн… Это как? — вырвалось ненароком. — Кутюрье? Или боди арт — искусство рисования на теле, цветная роспись по лицу… кулаками?
Уже про себя: «А вот самое интересное! Достоинства: разумность, терпение, умение любить, умение ждать, артистичность. Хмм… идеальный мужчина… Ага, недостатки: склонность к изменам, скрытность, властность, давление на окружающих. Непостоянство».
Не идеальный мужчина, — хмыкнула девушка, кривя рот. Накопала немало.
Хоть она и считала себя благоразумной, но к предсказаниям в гороскопах прислушивалась. Верить в них слепо не стоит, но и подобная вера предосудительной не считается. Да и носят они рекомендательный характер.
Окончательный вывод оказался неутешительным: у неё имеются две идентичные книжки и два смартфона, дубликаты которых она назвала бы противоестественными.
Есть мужчина, который готов всё объяснить. Но видеть его, а тем более слышать его голос, оказывающий на неё гипнотическое влияние, ей не хотелось.
— Да пошёл ты к чёрту, Шамси Лемма! — выкрикнула Наташа в гулкую тишину квартиры и прошептала полузадушено: — Не выйдет. Я не дам себя одурачить.
***
В то время как его сущность раскладывали на положительные и отрицательные составляющие, гехаймрат чувствовал себя прескверно.
Перед ним на столике стояла початая бутылка с тёмным и непривычно крепким содержимым, приглушённый свет не резал глаза, тихая расслабляющая музыка успокаивала.
Откинувшись на мягкую спинку дивана, в просторных одеждах, закрыв глаза, он слушал себя. Слушал не настойчивый глас разума и не надрывный стон сердца. Слушал музыку своей души.
Он видел огненное солнце, заходящее за бескрайние дюны, изогнутые, как лезвие джамбии.
Слышал сухой шелест ветра, гуляющего по вязкому песку пустыни.
Безбрежье, зной и… безмерно любимое им одиночество.
В последнее время ему мешали спать воспоминания. Чёрным вороньём они кружили над головой, обрушивались на плечи, душили. Он чувствовал, как по капле из него вытекает жизнь.
Сколько он здесь? Год, два, вечность? Почти год. А уже устал от лжи и лицемерия, от доступности того, что должно оставаться недостижимым, от осознания того, что бессилен что-либо изменить.
Душа изболелась от вида истреблённых и стёртых с лика земли древних городов, разграбленных, осквернённых святынь.
Грязный воздух, грязная вода, грязные помыслы, грязные желания — грязный мир, громадный и опасный. И только одно имеет в нём значение — золото. Его власть безмерна. Оно открывает все двери, как в недосягаемые простым смертным чертоги, так и в людские души. Открывает двери храмов.
В этом мире нет места, куда ему хотелось бы вернуться.
Нет никого, к кому хотелось бы вернуться.
Нет окна, в котором горел бы свет в ожидании его.
Нет никого, кто бы его ждал.
У сердца приютилась щемящая боль, уводя в воспоминания. Прошлое гналось за ним, преследуя, нагоняя.
Шамси скучал по сыну, своему Наки. Он плохо помнил его мать — рабыню из Эпира, с робкой улыбкой и кротким нравом. Она погибла по нелепой случайности, когда сыну не исполнилось и двух лет. Наки унаследовал её глаза цвета вод Ионического моря, чёрные как смоль волосы и ослепительную улыбку.
Его звал долг отца. Он стал испытывать острую потребность принять участие в устройстве будущего сына, не полагаясь ни на кого — пока полон сил, пока может держать оружие в руках.
Было ещё одно воспоминание: настойчивое, тёмное, невыносимое. Его пробудила женщина, по его воле оказавшаяся на его пути.
Если бы не сегодняшнее падение на обледеневших ступенях…
Если бы он не вдохнул аромат её тела — потерянный, забытый…
Если бы не почуял её влечение к нему — неосознанное, смутное, — пагубное для него, завладевшее его помыслами, вскрывшее давно зарубцевавшуюся рану.
Вэлэри… Он помнит их первую встречу. Помнит всё, связанное с ней.
Шамси неохотно признался себе, что хочет видеть её снова — чужую жену, недосягаемую и оттого желанную до помешательства, до режущей боли в теле. Он помнит её запах, жар тела, когда держал в руках. Помнит глаза, горящие праведным гневом, вперившиеся в него с отчаянным безрассудством.
Смиренно признался себе, что скучает и по ней.
Он дотянулся до бутылки с коньяком. Горькая жидкость опалила гортань. Пододвинул тарелку с тонкими ломтиками сыра, вяленой колбасы, солёными оливками.
Охотно отдался на милость полусна-полуяви.
Она… женщина его грёз приближается к нему — ближе, ближе… Да, так…
Её пальцы с силой сжимают его волосы на затылке, притягивают голову к своему лицу. Он видит неукротимый блеск в её глазах, слышит её прерывистое дыхание, чувствует силу её обжигающего желания.
Задыхается от охватившего его волнения.
Её лицо в его ладонях. Губы сливаются в поцелуе… сладком, порочном.
Она под ним, он в ней… до остановки дыхания, до последнего удара сердца.
Знает, что видение — обман. Он желает быть обманутым.
В огненной вспышке-воспоминании воплотился другой образ — чистый, нежный, безгрешный.
Наташа…. Она не ведает, что её ждёт и кем ей предстоит стать. Она ещё не познала горечь предательства, не вывернута наизнанку иной жизнью, в которую ей предстоит нырнуть с головой.
Нырнуть в прошлое, чтобы обрести будущее, — усмехнулся Шамси нечаянной мысли.
Она другая. Не та пфальцграфиня, какой станет — ослепительной, яркой, слепой в своей безграничной любви к мужчине, который не стоит ни её доверия, ни пролитых слёз.
Перед ним милая, красивая домашняя девочка. Живёт в своём мире, пребывает на своём месте. Это время не сделает её той, другой. Пусть она в нём и останется.
Глава 4
В издательство она пришла, как всегда, за двадцать минут до начала рабочего дня.
— Выглядишь не очень, — с беспокойством глянула на неё подруга, ставя на стол контейнер с выпечкой. — Бабуля вчера пирог с творогом испекла. Вот, передала тебе к чаю. Сёмка простыл. Сегодня в сад его не повела, — вздохнула грустно.
Двадцатисемилетняя Татьяна, невысокая и щуплая, с короткой мальчишеской стрижкой, была похожа на нахохлившегося воробышка. Её четырёхлетний сынишка пошёл в мать: такой же худенький, угловатый и взъерошенный. Его хотелось усадить на колени, укрыть в объятиях и жалеть, жалеть… Мальчишка рос без отца. Никто в издательстве не знал, что муж Тани отбывает пятилетний срок за кражу.
