на такое расстояние недешево. И молодые люди отправлялись в дальнее путешествие пешком.
* * *
Подчас Балакирев навещал Серова не один. Вскоре по приезде в Петербург у него появился приятель — Цезарь Антонович Кюи, которого впоследствии знали как крупного военного инженера, профессора Инженерной академии, и как композитора и музыкального критика, друга и соратника Балакирева в течение многих лет.
Сын француза и литовки, он родился в Вильно, но с 1850 года, когда пятнадцатилетнего мальчика привезли в Петербург и вскоре отдали в Инженерное училище, до самой смерти в 1918 году его жизнь неразрывно связана с городом на Неве.
Инженерное училище располагалось в массивном здании Михайловского замка, стоявшего напротив Летнего сада, между Фонтанкой и Садовой улицей (после того как здание отдали училищу, его стали называть Инженерным замком).
Еще в Вильно музыкальные способности юного Цезаря Кюи отметил много лет работавший там известный польский композитор Станислав Монюшко. Он же давал ему бесплатные уроки, просматривал его первые сочинения.
После переезда в Петербург подросток, начав заниматься в Инженерном училище, не оставил музыку. Он отлично учился, что требовало немало сил и времени, но все же успевал играть на рояле. Товарищи регулярно собирались в одном из залов Инженерного замка и с удовольствием слушали Кюи. Иногда с кем-нибудь из них он играл в четыре руки.
По окончании училища Кюи был произведен в офицеры и принят в офицерские классы, вскоре переименованные в Николаевскую инженерную академию. Он получил возможность жить на частной квартире, чаще посещать дома, где устраивали музыкальные вечера, бывать на концертах и спектаклях.
Как-то он пришел на «пятницу» к А. И. Фитцуму. Здесь его познакомили с Балакиревым. Это знакомство, состоявшееся в начале 1856 года, сыграло огромную роль в его жизни.
Балакирев и Кюи были почти одного возраста (Кюи немного старше). С первых же слов выяснилось, что, несмотря на молодость, оба серьезно относятся к музыке. Это помогло им сблизиться. Балакирев, весь под впечатлением первых встреч с Глинкой, заговорил о нем. «Он с одушевлением рассказал мне про Глинку, которого я вовсе не знал, а я ему говорил о Монюшко, которого он тоже не знал»,— вспоминал много лет спустя Кюи.
Приятельские отношения сложились очень быстро. И хотя Балакирев обладал значительно большим талантом и музыкальным кругозором, это не мешало друзьям равно ценить общество друг друга. Они были готовы встречаться каждый день. Им никогда не было скучно: они с увлечением занимались музыкой. Им нужно было досконально разобраться в каждой пьесе, понять значение каждой ноты или аккорда, ощутить неповторимое своеобразие творчества каждого композитора. Ведь они сами сочиняли музыку.
Кюи был первым из молодых начинающих композиторов, с которым сблизился, тоже по существу начинающий, Балакирев. Они делились друг с другом сугубо «композиторскими» заботами: как развить технику сочинения, как овладеть той или иной формой, как научиться инструментовать. Советы, как более опытный, обычно давал Балакирев.
Кюи особенно увлекался оперой. Он часто бывал на спектаклях русской оперной труппы.
В те годы положение ее было незавидным. Уже много лет в столице господствовала итальянская труппа, в которую входили всемирно известные певцы. Царский двор отпускал на ее содержание огромные средства, предоставил ей сцену лучшего в Петербурге Большого театра, находившегося на Театральной площади (позже театр перестроили, и он стал частью здания Петербургской — ныне Ленинградской — консерватории). Посещение итальянской оперы стало модой в высшем столичном обществе. Билеты брали нарасхват. Спектакли итальянцев были постоянной темой разговоров, о них писали все газеты.
Русская опера влачила жалкое существование. Она не имела даже своего помещения. На несколько лет ее перевели в Москву. По возвращении в Петербург артистам пришлось выступать на сцене Театра-цирка — неудобного и плохо приспособленного для музыкальных спектаклей (он также находился на Театральной площади — напротив Большого театра).
Средства оперная труппа получала ничтожные. Дирекция императорских театров платила русским актерам во много раз меньше, чем иностранным. Денег на постановки давалось так мало, что, как правило, не приходилось даже думать об изготовлении новых декораций, новых костюмов. Зрители премьер видели на сцене детали оформления, хорошо знакомые по другим операм.
В репертуаре русских певцов отечественные произведения занимали скромное место. Чаще шли французские и немецкие комические оперы. Газеты и журналы не баловали вниманием русскую труппу. В привилегированных кругах столицы ездить на русские спектакли считалось чуть ли не дурным тоном. А Кюи любил бывать здесь. Особенно привлекали его комические оперы.
На оперные спектакли Кюи подчас приходил вместе с Балакиревым. Вскоре после знакомства они впервые увидели на сцене оперу Глинки «Жизнь за царя». Цезарь Антонович разделял восторженное отношение товарища к этому произведению. Он пропагандировал его и среди своих знакомых.
В ту пору Кюи вместе со старшим братом Наполеоном Антоновичем, окончившим Академию художеств, снимал две комнаты «с харчами» на Галерной улице (она была проложена в сторону Галерной верфи, что и определило ее название; ныне Красная улица). Кроме братьев Кюи в квартире поселились пианист, архитектор, игравший на скрипке, а также учащийся Академии художеств Г. Г. Мясоедов — в будущем известный художник.
Молодые люди жили крайне скромно. Вино никогда не появлялось на их столе — это был бы лишний расход, да и удовольствия в нем они не видели. Очевидцы вспоминали, что в этой молодежной компании много музицировали, горячо спорили о судьбах искусства.
Мясоедов возмущенно рассказывал о том, что академия культивирует устаревшие традиции классицизма и далека от современной жизни, что жанровая живопись почему-то считается низшим искусством, недостойным внимания «истинных» художников. Не ради этого ехал он в Петербург из далекого Орла! Кюи и приходивший к нему Балакирев горячо обсуждали состояние музыкального искусства в России.
Почти каждое воскресенье Кюи с Балакиревым с утра отправлялись к Серову. Все усаживались к роялю. Музыка перемежалась страстными монологами Серова или бурным обменом мнениями. Бывало, Александр Николаевич знакомил друзей с только что написанной статьей. Потряхивая копной длинных волос, с пафосом читал он свой труд, увлекая остроумием и блеском изложения.
Все трое видели, что в музыке (как и в живописи) вкусы многих профессионалов и любителей обращены в прошлое, в XVIII век. Гайдн, Моцарт, их менее значительные современники — вот кумиры столичного общества. Уже Бетховен кое-кому казался слишком резким, слишком смелым. Серов и его молодые друзья не могли с этим согласиться. Конечно, Моцарт — прекрасный композитор, но ведь жизнь идет вперед. Даже творчество гениального Бетховена не последнее слово в современном искусстве. Много нового, например, внесли в музыку Шуман, Берлиоз. А как значительны в XIX веке успехи
