горячий камень. В глазах его тоска. Во всех четырёх.
— Лежать, — говорю я, словно командую собаке. А что мне ещё говорить? Я не знаю. Он лежит…
Вдали, чуть выше края скал, я вижу какой-то исполинский, далёкий силуэт — горный кряж или отдельный пик. Я поднимаюсь, чтобы выйти на край скалистой гряды, который со времён Богов зовут краем мира.
Кожа моя трескается всё сильнее, сыплется чешуйками, осколками. Камень падает на камень.
Человек бы тут не выдержал… И я бы давно сгинул, гораздо раньше даже, чем схватился с кадавром раганы. Если бы шёл в своём теле.
Но я, колдун Центра по рождению и обучению, хорошо научился создавать другие. Синяя глина, рыжая глина, белая глина, огонь, колдовские шестерни и свиток со словами, замурованный в крепкое нутро. И вот мой человеческий разум — в каменно-прочном, по-звериному гибком, неприхотливом, несокрушимом, безликом теле, которому не нужны ни отдых, ни еда. Моё же тело лежит, словно в забытьи, в надёжном доме, далеко и отсюда, и от нашего с Устиной убежиищ.
Я поднимаюсь на самый гребень. Я, победитель.
Внезапно откуда-то сверху, с высоты облаков, падает ворон, перемахнувший-таки и выжженные территории, и скальный подъём. Падает мне почти в руки, заслоняя горизонт. Я узнаю его. Это точно ворон Устины, на лапке письмо, на нём — её печать, её почерк.
«Остановись и читай!»
Красными чернилами.
Не вовремя, ведь я уже вижу за дымом очертания неведомых гор.
Но я останавливаюсь, вскрываю письмо и читаю.
«Игнат, остановись! Божья книга права!
Мир есть диск, и за краем его живут твари. Я нашла это в книгах, которые мы украли.
Гварды сидят на краю мира, а люди никогда не должны показываться на нём. Так твари думают, что на нашем диске живут сплошь опасные чудовища, равные им.
А шар же — родной мир Богов, и ту книгу они принесли оттуда. То их шар, не наш. Наша — плоскость.
Беги оттуда. Ни за что не приближайся к краю. Сейчас Богов нет, и, стоит тварям из-за края узреть человека, как они не пощадят никого, как бывало в иные времена на других мирах.
Надеюсь, ты читаешь это, Игнат.
И да помогут нам Боги.
Устина».
Медленно я разжимаю пальцы, и письмо падает в бездну; ветер как раз унёс дым.
Я стою на срезе земли, на краю, и вижу слоистые пласты, уходящие в полную звёзд черноту. Вдалеке, в огромном далеке висит остров, похожий на гору, на пик, на летающую скалу; и с него на меня взирает тварь. Я не могу оценить её размер, но думаю почему-то, что Гварда рядом с ней покажется не крупнее пса.
Тварь вытягивает шею, встаёт на сложенные крылья. И я понимаю, что она заметила меня.
И что она не одна.
Ужас пронзает мою душу насквозь, и я понимаю, что я наделал.
Разглядела ли она меня? Узрела ли во мне человека? Боги, я не знаю. Но я поднимаю глиняную ладонь и мечом царапаю на ней слово, которое заставит моё тело рассыпаться и рухнуть. Я смотрю на то, что пишу, и, лишь только я завершаю последнюю черту, как приходит лёгкость, невесомость и полная темнота. Хватает меня невидимой лапой и разбивает на куски.
* * *
С диким криком на вдохе я очнулся в своём личном убежище, крупная дрожь била меня, когда я вскочил.
— Будь ты проклят!.. — выдохнул я, не забыв добавить своё имя. Из носа и уголков глаз шла кровь от резкого перемещения, но мне было всё равно.
Я думал об одном — как быстро очнётся Гварда на краю мира, если за нами придут твари. И как быстро он сможет начать их жечь.
