с гор к рекам. Часто можно было видеть медведя, сидящего в воде и занятого рыбной ловлей. Некоторые заходили так глубоко, что из воды виднелась только голова. Медведь сидел, расставив передние лапы, и оставался неподвижным до той поры, пока между протянутыми лапами появлялась рыба. Тогда мохнатый рыболов с довольным ворчаньем захватывал добычу. Подчас на реке сразу пять, а то и десять медведей, сидя друг подле друга, ловили рыбу.
Камчатские медведи обычно на людей не нападают. По словам Крашенинникова, в летнее время женщины не боятся собирать ягоды поблизости от медведя. «…Одна им от медведей, но и то не всегдашняя обида, что отнимают они у баб набранные ягоды»[30].
У берегов Камчатки путешественник видел морских зверей — тюленей, сивучей, моржей, морских котиков и морских выдр. О сивучах Крашенинников записал, что водятся они по большей части «около каменных гор или утесов в окиане… ревут странным и ужасным голосом, гораздо громче тюленьего». Днем сивучи обычно проводят время на берегу, а вечером плавают недалеко от побережья. Взрослые сивучи обучают в это время плаванию своих детей: «Щенята, утомившись, на спинах у матерей сидят и отдыхают, а самки колесом ныряют, и с себя сбрасывают ленивых, приучая оных к плаванью».
Завидев людей в море, сивуч убегает. Однако сивуча недаром называют «морским львом». Если охотник отрезает ему путь к бегству, то зверь отчаянно защищает свою жизнь: «…с великим свирепством на противника устремляется, головою махает, ярится и ревет так, что и отважной сам принужден будет спасаться от него бегством»[31].
Поэтому опасный промысел сивуча считался у ительменов почетным делом. Охотник, забивший много сивучей, пользовался заслуженной славой храбреца. Обычно охотники старались застигнуть сивучей врасплох и осторожно подкрадывались против ветра к зверям в часы их сна.
Камчатка изобиловала и разными видами мелких животных. В высоких травах, в березовых лесках и в тундрах шныряли сотни полевых мышей. Нередко можно было видеть широкие мышиные тропы. Трава на них была так гладко объедена, как будто ее выкосили.
Крашенинников слышал от ительменов рассказы о том, что полевые мыши в поисках корма отправляются, «собравшись чрезвычайно великими стадами», из одних мест в другие. Они идут напрямик, не обходя ни рек, ни озер, ни морских заливов. «Переплыв за реку или озеро, лежат на берегу как мертвые, пока отдохнут и обсохнут, а потом продолжают путь свой далее… Иногда стада так многочисленны примечаются, что целые два часа дожидаться надобно, пока оные пройдут»[32].
Путешественнику не пришлось самому увидеть, как переселяются «великие стада» полевых мышей, зато он наблюдал другое — «великие стада» камчатских рыб.
Зимой и весной в камчатских реках почти вовсе не было рыбы. Рыба приходила с моря летом. Громадными косяками шли в устья рек лососевые — кета, чавыча, горбуша. Эти рыбы проводят всю жизнь в море. Рождаются лососи в реке, затем уходят в морские воды и возвращаются обратно в реку лишь однажды в жизни — мечут икру и погибают.
Не раз в июльские дни Крашенинников наблюдал, как шла в реку горбуша. Река бурлила. Шум от идущей и плещущейся рыбы долетал до берега. Он был похож на шум кипящей в громадном котле воды. Словно сильный поток врывался с моря в реку, преодолевая ее течение. Косяк горбуши растягивался иногда на целую версту; в подобном косяке шли тысячи рыб, а подчас их было более миллиона.
С утра до вечера, изо дня в день шла рыба, и над поверхностью воды виднелись медленно поднимающиеся и снова опускающиеся горбатые рыбьи спины.
Попав из моря в реку, рыбы, особенно самцы горбуши, постепенно изменялись: из серебристо-белых они становились сначала серыми, а затем коричневыми с ярко-малиновым оттенком; на спине появлялся горб, челюсти увеличивались, искривлялись и в них отрастали большие изогнутые зубы.
Крашенинников записывал, что рыбы, «будучи в реках, цвет свой переменяют, телом худеют, и в крайнее приходят безобразие. У всех носы становятся крюком, зубы вырастают большие…»[33].
Все ительмены в дни, когда шла рыба, работали с утра до поздней ночи. Ведь жизнь их зависела от того, сколько им удастся запасти рыбы.
Рыбные косяки привлекали не одних людей. «Когда на устьях рек появится рыба, то медведи с гор стадами к морю устремляются, и… промышляют рыбу»[34].
А рыба все шла вверх по реке. Она не принимала пищи, разбивалась о камни, но никогда не поворачивала назад. После икрометания все рыбы гибли. Мертвые лососи опускались на дно реки, их выбрасывало водой на отмели, и берега постепенно заносило песком и илом. Так образовывались плодородные земли побережий. На этих землях пышно разрастались густые травы, такие высокие, что в них легко мог скрыться человек.
Ранней весной из икры выходили мальки — маленькие бойкие рыбешки длиной в два-три сантиметра. Они росли и наконец уходили в море, с тем чтобы года через два — четыре опять вернуться в ту же реку для метания икры.
* * *
Пройденные Крашенинниковым маршруты известны по его донесениям. В январе 1738 года он совершил первую поездку из Большерецка в глубь полуострова. Путь пролегал к Авачинской Сопке мимо горячих минеральных источников.
Весной 1738 года Крашенинников направился на юг Камчатки, где описал многие горячие источники в долине реки Озерной.
В начале зимы путешественник выехал в один из самых длительных своих маршрутов по Камчатке. Покинув Большерецк в ноябре, он возвратился лишь в апреле следующего года. За это время он исследовал внутренние части полуострова, в особенности долину реки Камчатки, был в Верхне-Камчатском и Нижне-Камчатском острогах, а на обратном пути, следуя западным побережьем полуострова, вернулся в Большерецк.
Особенно интересен маршрут, проделанный Крашенинниковым зимой 1740 года из Нижне-Камчатского острога вдоль тихоокеанского побережья к северу. Он пересек крайнюю северную часть полуострова там, где текут реки Керага и Лесная, и по охотскому побережью вернулся к Нижне-Камчатску. Этот путь выглядит на карте, словно огромная петля.
В рапортах Крашенинников нередко сообщал, что в путь он отправляется на санках, запряженных собаками. Впоследствии в «Описании земли Камчатки» он посвятил отдельную главу рассказу о том, как ездят на собаках местные жители. По этому описанию легко представить и его собственные зимние поездки.
Он ездил в санках, ныне сохранившихся лишь в музеях. Они были устроены несложно. К полозьям прикреплялись по две стойки, которые поддерживали сиденье. Это сиденье было похоже на корзину и покрывалось обычно медвежьей шкурой. «Сидят на санках, — рассказывает Крашенинников, — спустя ноги на правую сторону,
