выражение чувств!) называет «выродками» (mannhundar)[22]. После сожжения обычно осторожный Стурла искал повод отомстить поджигателям, главари которых были его родичами, соседями — а в прошлом еще и союзниками. Случай представился ему 19 июля 1255 г., когда организованная Стурлой коалиция разбила в Битве на Поперечной Реке (Þverá) Эйольва сына Торстейна и Хравна сына Одда. Главарь поджигателей Эйольв пал, а его союзник Хравн бежал — впоследствии он был злейшим врагом Стурлы. По иронии судьбы Стурле, одному из самых мирных людей своего времени, довелось сражаться в первых рядах (в данном случае это не только клише, но факт, подтвержденный современниками[23]) в последней крупномасштабной битве в Исландии. В 1258-1261 гг. Стурла поддерживал Гицура, правда, это не принесло ему выгоды (см. гл. 197). Весьма вероятно, что Стурла был в числе советчиков Гицура, убеждавших его саботировать поручение конунга Хакона о приведении исландцев к присяге, и почти несомненно, что Хравн и прочие враги Стурлы именно в такой форме донесли об этом конунгу[24].
При всей убедительности портретов епископа Гудмунда, Стурлы сына Сигхвата и Гицура не надо забывать, что они встроены в литературный текст и стилизованы под привычные исландцам XIII в. образцы. Рождение Стурлы и Гицура предваряются короткими красочными рассказами, где комментируются их имена (гл. 9, 22), а жизненный путь епископа Гудмунда и Стурлы подытоживается некрологами: пространным на смерть епископа (гл. 119) и кратким на гибель Стурлы (гл. 139)[25]. Рассказы о епископе, Стурле сыне Сигхвата и Гицуре венчаются развернутыми сценами, где мгновения их жизни расписаны по часам, а то и минутам: это главы о болезни и смерти епископа Гудмунда (гл. 119), битве на Дворе Эрлюга, где пал Стурла (гл. 138), и сожжении на Мошкарном Болоте (гл. 172-174). Стурла тщательно подводит читателя к данным трем сценам, знаменующим собой кульминации саги. Особый статус епископа Гудмунда и Гицура подчеркнут тем, что они наделены в саге даром предвидения. Комментатору стоит подойти к данной проблеме дифференцированно: если епископ Гудмунд, скорее всего, имел прижизненную славу провидца, что подтверждает его агиография[26], то пророчества Гицура[27] вполне могут носить ретроспективный характер и оттенять его конечный успех в распрях. Стурла сын Сигхвата в «Саге об Исландцах» пророчеств не произносит, но этот пробел заполняют вещие речения, которые автор «Саги об Исландцах» вложил в уста Сигхвату, отцу Стурлы, а также собственному отцу Торду. Ключ для понимания этих пророчеств дает диалог между отцом и дядей рассказчика, Тордом и Сигхватом, в гл. 114: Торд пеняет Сигхвату за то, что тот напал на их брата Снорри во время праздника. За это Сигхват, предрекает Торд, «...еще будет сурово наказан Богом на своем веку». Сигхват спрашивает брата, не «заделался ли тот пророком», на что Торд отвечает ему: «Никакой я не пророк. Но вот для тебя я буду пророком» (vera þer spámaðr). В современных терминах смысл «быть пророком для Ха» может быть передан как «быть правым в споре с Хм», «иметь право вынести вердикт о дальнейшей судьбе Ха, его исторической неправоте». (Но рационалистическое толкование чудес имеет свои минусы. Стурла Тордарсон сам имел репутацию провидца: его современники Торд Хитнесинг и Торд сын Нарви оставили рассказы о сбывшихся пророчествах Стурлы[28]).
Разберем один эпизод из «Саги об Исландцах» (где Стурла сообщает о сбывшемся пророчестве епископа Гудмунда, ссылаясь на себя в качестве очевидца) не для того, чтобы поставить рассказ Стурлы под сомнение, а для того, чтобы показать его повествовательное мастерство. В гл. 118 Стурла рассказывает, как в декабре 1236 г. к ним с отцом на хутор подъехал один монах с вестями от старого епископа Гудмунда; специально упоминается о том, что отец подозвал Стурлу, дабы тот слышал разговор. Далее монах передает слова епископа о том, что епископ и отец Стурлы «еще повстречаются ближайшей весной». Несколько месяцев спустя оба скончались от болезни, так что пророчество предвещает встречу на том свете, как нам намекает рассказчик, не говоря прямо, — среди праведников, в раю. Кроме того, посланец епископа передает пророчество о том, что не пройдет много зим, и гонители епископа «наложат друг на друга руки, и сами истребят себя, словно волки». Слова эти непосредственно предвещают гибель Стурлы сына Сигхвата и его отца Сигхвата в Битве на Дворе Эрлюга летом 1238 г. Возникает вопрос, зачем Стурле понадобился рассказ о пророчестве, изреченном в 1236 г., ведь в 1280-е гг. читатели «Саги об Исландцах» и так знали, что епископ Гудмунд и Торд сын Стурлы скончались в 1237 г., а еще через год случилась Битва на Дворе Эрлюга? Едва ли затем, чтобы лишний раз отметить вещие слова епископа тогда неясно, зачем Стурла сам дезавуирует свой рассказ, подчеркивая, что посланец епископа звался Магнус Краснобай (Tölusveinn): «...был монах, но ничем не примечательный, и не всему, что он говорил, стоило верить». Невозможно поверить и в то, что столь ответственные слова приводятся ради забавы. Думается, Стурла изложил эпизод столь детально и специально подчеркнул, что сведения почерпнуты из ненадежного источника, для того чтобы привлечь внимание к своему методу селекции материала[29]. Далее читатель узнает, что ненадежный свидетель, оказывается, сообщил в ходе разговора много иной информации, которая не приводится: «Много всего прочего наговорил Магнус, но слова эти в саге не записаны». А раз так, какие могут быть сомнения в достоверности саги, мудрый рассказчик которой дал себе труд просеять информацию, полученную из ненадежного источника, и выделить из нее самое ценное, то, что впоследствии подтвердилось самим ходом событий?
Еще одним важным ингредиентом «Саги об Исландцах» являются скальдические стихи. Здесь Стурла одновременно выступает как традиционалист и новатор. Напомним, что скальдические стихи, в отличие от саг, были авторскими текстами и запоминались буквально[30]. Соответственно, существовала традиция их передачи, в той или иной мере независимая от прозаических комментариев к ним: крупнейшими носителями этой традиции в ХШ в. были дядя Стурлы, Снорри Стурлусон, и брат Стурлы, Олав Белый Скальд[31]. Для рассказчиков саг скальдические стихи служат дополнительным подтверждением, так как при любом раскладе, кто бы ни был их автором участники и очевидцы событий, современники, или заинтересованные потомки, — стихи воспринимаются как автономный от саги источник. Презумпция честности, из которой исходит слушатель, состоит в том, что рассказчик не мог на пустом месте сочинить их для придания достоверности своей саге. Часть стихов в сагах, как установили современные комментаторы, апокрифические, но даже эти случаи оправдываются культурным стереотипом о
