не ждала ничего хорошего.
Матушка Играс сидела в кабинете магистра Рахаила, на старом колченогом стуле унижений (старик меня на него сажал, когда был мной недоволен) и читала мейндскую газету. В газетнице рядом с ней лежали ещё несколько самых разных изданий, от официального ежемесячного орденского вестника до сборника мейндских сплетен, печально знаменитых “Королевских тайн”. Хотя все выпуски были безнадёжно старыми, интерес на длинноносом птичьем лице матушки выглядел самым неподдельным.
С нашей последней встречи Играс изменилась. Во-первых, наконец-то нормально прокрасила волосы, во-вторых, сменила цвет помады. Или выбрала для этой поездки не самый странный. В моём детстве она любила нелепые яркие цвета, которые ей совершенно не шли, а ещё любила целовать любимых учениц в лбы. Помады она выбирала те, которые, казалось, въедаются в кожу и остаются на губах навсегда, поэтому я провела немало минут, пытаясь оттереть следы её расположения с лица.
А ещё она постарела, и это застало меня врасплох.
В моем внутреннем мирке наставницы оставались такими же, какими я видела их последний в Альдари. Играс была всё той же, знакомой, моей учительницей, но тени под глазами были гуще, чем мне помнилось, а складки на щеках не исчезли, когда она перестала мне улыбаться. Матушка постарела, и я не могла в это поверить. Мне почему-то казалось, что постареть могут боги, но только не она. Она была чем-то незыблемым, стабильным, как тётушка Марта.
Рахаил сидел в своём кресле, а окна стоял Безмолвный в белой маске с красными полосами. Его маска была грубой, пучеглазой и пугающей, потому что вместо рта у него были три грубые вертикальные прорези. И одет он был как-то несуразно, в самую обычную тряпичную куртку поверх поношенной тёмно-синей хламиды жреца Нисабы.
Под их пристальными взглядами мы молча обнялись. Играс влажно поцеловала меня в щёку, и я с трудом подавила движение руки, чтобы стереть с кожи её помаду.
— Оставлю вас, — Рахаил кивнул Играс и, прихватив ключи от сейфа, вышел. Безмолвный молча вышел следом, мазнув меня шлейфом каких-то кислых духов. Я аж закашлялась — и отстранилась от матушки. Хватит с нас нежностей. Та не стала возражать и вернулась на стул.
— Рада тебя видеть. Живой и вроде как здоровой, — она посмотрела на меня снизу вверх. Её лицо разгладилось после радостной гримасы, и мне немедленно стало не по себе: точно такое же лицо у неё становилось, когда она закрывала дверь класса и начинала меня отчитывать. Насколько я знала, Играс так вела только со мной — последствия того, что то ли я была её любимой ученицей, то ли потому что я племянница уже её любимой учительницы, и поэтому со мной можно было так обращаться.
Мне не понравилось, что я до сих пор боюсь этого лица. Я подтянула из угла колченогую табуретку и села перед старухой.
— Вы приехали меня забрать? — прямо спросила я, хотя знала, что это не так. Играс пожевала губами.
— Нет. Не в этот сезон. Твоё письмо с просьбой о переводе я получила, к сведению приняла. Но я не совет, а совет счёл нецелесообразным переводить тебя в другое место, потому что на место тебя другую сестру не назначат.
Я подумала, не назначат, потому что это храм синода, или сестёр уже не осталось, но почему-то не спросила. Вот всегда я так.
— Меня сюда назначил Синод. Им я тоже написала.
— Да, Тешуд мне сказал, что получил от тебя просьбу о переводе. Он поставил тебя в очередь на рассмотрение, но раньше весны она не придёт.
Я пожала плечами. Ну вот, всё как я и подозревала. Глупая Анатеш сидит в своём храме, и всем хорошо. У сестринства есть храм, у ордена есь жрица, у Синода — закрытое место в заднице мира. Одна сестра Анатеш недовольна, но что она может сделать? Покинуть храм и стать отступницей? О да, отличная перспектива. Разве что в Мейнд после этого бежать, там обожают наших отступников.
И самое печальное, в моём безвыходном положении виновата только я сама. Я сама попросила себе назначение как можно дальше от дома, я сама подписала все бумаги и сама сюда приехала, не слушая ни тёти, ни брата, ни Сулы, ни даже эн Тешуда.
— Зачем вы тогда ко мне приехали, если не забрать меня отсюда?
— У меня есть к тебе дело. Я собираюсь приложить все усилия, чтобы вытащить тебя отсюда, Майя, но пока ты здесь, у меня есть очень важное дело. Сестринство направило к тебе ученицу.
Я приподняла брови. Играс немой вопрос проигнорировала.
— Ну, не совсем ученицу. У девочки есть определённые проблемы, из-за которых её пришлось отправить к тебе, — Играс достала из наплечной сумки папку. — Держи. Здесь всё, что совет счёл нужным сообщить тебе.
— Совет?
— Ага, ты читай.
Я открыла папку. Камалин из дома Латты, род Сокола Первых Людей, сирота… как это вообще у Первых Людей возможно? Род Сокола весь закончился, что ли?…пятнадцать лет, успеваемость выше среднего, результаты тестирования выше среднего, допущена к прохождению первой ступени экзаменов, рекомендации, хорошие рекомендации!.. А, от матери-настоятельницы. Ну ничего себе! Эта мерзкая тётка отродясь никого на моей памяти не хвалила, тем более так восторженно.
— Дальше читай, — велела Играс, заглянув в бумаги. Потом она достала сигарету и трясущимися руками чиркнула спичкой.
Я послушно пролистала оставшиеся рекомендации и результаты психологического тестирования. Последнее неожиданно оказалось не очень хорошим. Я прищурилась. Так и есть, его проводили орденцы и мыслеплёт Дома Тишины. То есть, не преподаватели обители.
— Дальше, дальше. Не тяни. Там справка за этот год, сисенькая.
Я долистала до искомой бумаги. Голубоватый орденский медицинский бланк на казённой полупрозрачной бумаге, на которой расплываются все чернила. Матушка выдохнула сизый дым и отвернулась от меня. Я с удивлением посмотрела на её кривой шиньон и вернулась к бланку. Кто-кто, а эта женщина никогда не испытывала трудностей, чтобы приказать или вывалить на голову какую-нибудь неприятную информацию.
Что же за ребёнка мне прислали?
Итак, Камалин аз Латта, ученица сестринства, возраст, рост, категория здоровья… и лечение в орденской больнице, сложный перелом руки и “нервное потрясение”. На следующей бумажке, тоже тонкой и как будто старой и грязной, была выписка из официального расследования “инцидента” в летнем учебном лагере под Лидой. Конфликт между учениками, который почему-то во второй половине предложения оказался “издевательством” и “массовой дракой”. Список имён прилагался, как и перечисление травм у трёх подростков. Мотивом значился некий “конфликт”. Я посмотрела, есть ли продолжение, но увы. На обороте листа значилось, что
