он. — Даже не проси.
Майор милиции покачал головой. Кончик сигареты обломился — упал Каховскому на штаны. Юрий Фёдорович встрепенулся, стряхнул с треников сигаретный пепел.
И вновь посмотрел не меня.
— А вот выкуп за дочь могу и потребовать, — добавил он. — Не для того красавицу растил, чтобы отдать её… за просто так. Усёк… зятёк?
— Усёк, дядя Юра.
Каховский вновь нарисовал сигаретой в воздухе черту — будто провёл между нами границу.
— Куда собрались-то… несозревшие? — спросил он.
— В наш ДЮСШ пойдём, дядя Юра. Запишемся на самбо.
— Куда?
Юрий Фёдорович навалился на подлокотники — кресло жалобно взвыло. Старший оперуполномоченный подался вперёд, будто хотел лучше расслышать мои слова. Пепел снова свалился ему на штаны.
Каховский дёрнул ногой.
Но на трениках осталась подпалина — очередная.
— На самооборону без оружия, — сказал я. — Это спортивная секция такая. С уклоном в борьбу.
Юрий Фёдорович положил сигарету на пепельницу. Покачал головой (то ли в ответ на мои слова, то ли от досады, что снова прожёг адидасовские портки), потёр пальцем новое пятно на штанах, скривил от досады губы. Взглянул на меня.
— Я знаю, что такое самбо, зятёк, — сказал он. — Причём, не понаслышке. Или ты забыл, где я работаю? Я тебя о другом спросил.
Каховский накрыл подпалину ладонью, снова взял сигарету.
— Зойке-то это твоё самбо зачем?
Над зажигалкой взметнулся язычок пламени.
Майор милиции поднёс к нему зажатую в губах сигарету, подкурил.
— Дядя Юра, — сказал я. — Мне ли вам объяснять, в какое трудное время мы живём? Вокруг всё больше бандитов и маньяков. Честной девушке скоро страшно будет в одиночку ходить по улице!..
Юрий Фёдорович покачал пальцем.
— Запомни, зятёк: маньяков у нас нет, — сказал он. — Совсем нет. Потому что СССР — не какая-то там прогнившая капиталистическая Америка. Запомни это, если не знал. Да, мы ловим иногда серийных убийц. Такое случается. Но очень и очень редко: их у нас тоже почти нет. Понял меня?
Слова Каховского не походили на шутку.
Я кивнул.
— Понял, дядя Юра.
— Молодец, — сказал Каховский. — Да… и насчёт уровня преступности — тут ты, зятёк, тоже заливаешь. Уровень преступности в нашем городе неуклонно снижается. Показатели раскрываемости ежегодно растут. Об этом во всех областных газетах писали. А советские газеты не лгут — сам знаешь.
— Знаю, дядя Юра, — сказал я. — Но это ведь официальная информация…
Развёл руками.
— Понятно, что официальная, — согласился Каховский. — Но этот твой довод всё равно не засчитан. Против официальной статистики голословно не попрёшь. Как и против моей жены. Придумай что-нибудь получше, зятёк. Что бы я мог повторить эти слова супруге.
Он поднёс сигарету к губам.
— То есть… вы не против того, чтобы Зоя занималась спортивной борьбой? — спросил я.
Юрий Фёдорович выпустил через нос дым, пожал плечами.
— Если она сама этого хочет — то пусть занимается, — сказал он.
И уточнил:
— Однако Елизавета Павловна видит будущее нашей дочери несколько иначе. В этом её видении Зойка обязана хорошо танцевать. А это уже проблема, зятёк. Для тебя и для Зои. Потому что мне пока нечего противопоставить доводам супруги — очень убедительным и логичным доводам, скажу я тебе.
Юрий Фёдорович вновь затянулся дымом.
Я возразил:
— Но ведь… Зоя не любит танцы.
Отогнал от себя дым.
Каховский хмыкнул, дохнул дымом вслед спланировавшему с крыши голубю. Не поспешил с ответом — склонился над столом, заглянул в кофейную чашку (пустую). Вздохнул.
— Знаю, что не любит, — сказал он. — И посещать школу ей тоже не нравится. Скажу тебе по секрету, зятёк: я тоже ненавидел учиться. И с удовольствием проводил бы в детстве дни напролёт на футбольном поле — гонял бы с приятелями мяч. Но это ничего не значит.
Юрий Фёдорович усмехнулся, затушил в хрустальной туфельке истлевшую почти до самого фильтра сигарету.
— Ну а ты как хотел? Это жизнь. Тут одного «хочу» недостаточно.
Каховский взмахнул рукой.
— Елизавета Павловна доходчиво обосновала необходимость танцев, — сказал он. — К её доводам не подкопаешься. И там не простые «нравится, не нравится». Да я и сам считаю, что когда девчонка красиво танцует, то это привлекает внимание потенциальных женихов. Или ты испугался конкуренции, зятёк?
Юрий Фёдорович в очередной раз испытал на прочность спинку кресла — кресло не оставило его действие без внимания: ответило скрипом и потрескиванием.
— Не без того, — сказал я. — Честно признаюсь. Вот только…
Замолчал.
Потому что дверь приоткрылась. На балкон из-за гардинной ткани выглянула Зоина голова (Каховская выглядела испуганной, словно ныряла зимой в прорубь). А потом появилась и рука девушки — протянула мне чашку с парящим напитком. Зоя стрельнула в отца настороженным взглядом и тут же спряталась обратно в гостиную (словно мышь при виде кота). Я поднёс чашку к лицу, вдохнул кофейный аромат. Юрий Фёдорович взглянул на чашку (которую я держал в руках). Задумчиво насупил брови. Идея эксплуатировать для варки кофе дочь ему раньше в голову явно не приходила. Я тут же мысленно извинился перед Зоей.
И сказал:
— Дядя Юра, как видите, я плату за свои труды уже получил. Отступать мне теперь нельзя. Может, и мы с вами договоримся? Ведь вы же лучше знаете свою супругу. И хорошо представляете, как её убедить в расцвете городского криминала и необходимости женской самообороны.
Я крохотным глотком снял пробу с напитка. Ощутил во рту приятную горечь, одобрительно кивнул. Зоя при варке кофе не использовала ни соль, ни сахар. Не уловил я и запах корицы. Но признал, что Зоин «рецепт» тоже имел свои прелести («полностью натуральный аромат»). Лишь пожалел, что напиток не сохранил пенку (видимо всё же закипел в турке). Зато молотых зёрен Каховская не пожалела: гуща заполнила едва ли не четверть чашки. По такой «кашице» особенно не погадаешь. Если только не размазывать её по тарелке. Каховский печально вздохнул, взглянул на свою пустую чашку.
— Чем возьмёте плату за помощь, Юрий Фёдорович? — спросил я. — Борзыми щенками?
— Я мзду не беру, мне за державу обидно, — ответил Каховский цитатой из фильма «Белое солнце пустыни».
Он ухмыльнулся.
Я сказал:
— Ладно. Могу расплатиться именем ещё одного маньяка.
Ухмылку с лица майора милиции будто волной смыло.
— Это такая шутка? — сказал Каховский. — Или ты говоришь серьёзно?
Он сощурился.
— Шутка была о борзых щенках, — сказал я. — Потому что их у меня нет. Да и где их можно достать — я плохо представляю.
Дёрнул плечами.
— А вот имя маньяка я вам и так собирался назвать. Раз уж с прошлым вышло так… удачно. Вот только в этот раз всё будет сложнее, дядя Юра. Потому что знаю я об этом товарище — кот наплакал. Не уверен даже, сколько за ним… как вы выразились: эпизодов. Тридцать — точно. А может, и больше сорока. Записывать будете?
Юрий Фёдорович пару секунд пристально смотрел мне в глаза — потом повернулся к двери.
— Зоя! — рыкнул он. — Доча, ручку принеси и тетрадь.
Я заметил, что гардинная ткань за стеклом вздрогнула, словно кто-то отпрянул от окна вглубь гостиной.
— И поторопись, дочь! — добавил Каховский. — Я прекрасно знаю, что ты меня услышала.
Глава 4
— Диктуй, зятёк, — сказал майор милиции.
Он разложил на журнальном столике ученическую тетрадь, взял наизготовку шариковую ручку — явил собой образец прилежного ученика. Ветерок перебирал его волосы, делал Каховского похожим на птицу-секретарь, что шевелила перьями на голове. Я заметил серые разводы на небритых щеках мужчины (словно тот почёсывал щетину грязными руками). Увидел несколько пятен и на плече Зоиного отца («дядя Юра» испачкал новую «адидасовскую» тенниску сигаретным пеплом). В глазах майора милиции и на оконном стекле за его головой отражались густые зелёные кроны тополей.
— Михасевич, Геннадий Модестович, — сказал я. — Тысяча девятьсот сорок седьмого года рождения.
Юрий Фёдорович выводил на бумаге крупные буквы, не переставал щурить глаз.
— Готово, — сказал он. — Дальше.
— С тысяча девятьсот семьдесят первого года и по сей день насилует и убивает женщин. Как я уже сказал, на его счету больше тридцати убийств. Но только там… всё очень непросто, дядя Юра. За преступления этого урода осуждены уже четырнадцать человек. Многие из них дали признательные показания. Вынуждены были дать. А одного даже расстреляли.
Каховский сделал несколько пометок в тетради, поднял на меня глаза.
— Серьёзно? — сказал он. — И где
