ранних стадий развития связаны воедино, подобно рациональному и инстинктивному поведению, хотя считается, что вследствие культурного совершенствования в ходе развития человечества рациональный принцип все больше вытесняет инстинкты и все больше подчиняет их себе. Иными словами, именно взаимодействие хаоса, неупорядоченности и порядка, низкого и высокого определяет последовательность и прерывистость эволюционных процессов. Это явление, столь же характерное для культурных процессов, как и противодействующие принципы стабильности и динамики, избыточности и энтропии для искусства или категории ясного и неясного, однозначного и неоднозначного, целого и единичного для познавательных процессов.
* * *
Вернемся еще раз к началу наших рассуждений.
Сознание, знаки, знаковые модели, а также культуры - в их фрагментах или в целом - возникают, существуют и исчезают в рамках потенциально всеохватывающего процесса взаимодействия, основная тенденция которого направлена на сохранение, поддержание, но в то же время постоянно подвергается угрозе частичного или даже полного уничтожения. Если обозреть этот процесс на протяжении тысячелетий, то вполне можно вывести из него некую эволюцию, хотя она и совсем необязательно будет при этом всегда характеризоваться принципиальными инновациями и революционными преобразованиями. Качественные скачки, которые мы наблюдаем в переходе языка к дискретности фонемных единиц, от иероглифического письма к фонематическому письму, или к развитым текстовым структурам в семиотическом смысле, действительно носят фундаментальный характер, однако отмечаются в истории далеко не часто. Вместо действительно качественных эволюционных сдвигов в истории, похоже, преобладает количественная разработка эволюционного потенциала достигнутой фазы развития. Поэтому я не могу избавиться от ощущения, что значительные сегменты европейской культуры представляют собой результат прощупывания этого потенциала и беспрерывной рекомбинации полученных элементов. Возникающая в результате специфика отдельного «культурного текста» (опять-таки в семиотическом смысле) не меняет принципиального характера этого положения. Нам не остается ничего другого, как смиренно признать, что в основе истории европейской культуры лежат древние универсальные возможности текстообразования и что эта история ориентируется на индивидуальные и определяемые исторической эпохой специфические черты, основанные в первую очередь на принципе отклонения, различения, на опирающееся на них нормообразование, а не на образование культуры по некоторым не известным до того принципам.
Пожалуй, ясно: и в моих мыслях не так уж много нового, основополагающего. Повторим еще раз: Гоголя интересовало явление, яркое, пестрое, нестройное, жизнь; Коха, напротив, большие эволюционные скачки, меня же - механизмы комбинации, закономерности, но и момент игры, однако не как изолированный принцип, а во всеобъемлющем взаимодействии множества различных знаковых систем. Ничего нового обнаружить не дано, можно только вновь и вновь открывать старое. И в результате мы снова возвращаемся к Гоголю: «Все ярко, пестро, нестройно...».
Семиотика и филология: к вопросу о междисциплинарности[2]
Идея моего выступления появилась, когда профессор Рымарь рассказал мне об исследовательском проекте, посвященном теме границ и рамок в литературоведении. Тогда я вспомнил, как во второй половине 70-х годов мы вместе с Александром Пятигорским, одним из основателей Московско-Тартуской семиотической школы, взялись за написание книги под названием «Пролегомены к семиотике». Она начиналась с рассуждения о принятии границы в качестве основной предпосылки существования знаков: мы утверждали, что знаком может стать лишь тот объект, который отграничен или изолирован от своего окружения, имеет некоторое значение и поэтому неизбежно обладает собственной функцией. Если - в простейшем случае - знаки составляют единый ряд или - в более сложном случае - смешиваются друг с другом или накладываются друг на друга, из них могут образоваться новые, многокомпонентные знаки.
Мы знаем, что из комплексных знаков возникают тексты, группы текстов, жанры, то есть тексты с самыми различными функциями. Можно также добавить: знаки - это не просто знаки, на их основе могут формулироваться проблемы, а также могут изображаться комические и трагические ситуации - как напрямую, так и в ироническом, сатирическом или ином преломлении. Примеры такого рода хорошо известны в риторике, истории жанров и общей теории текста. Системы знаков или, лучше сказать, модели знаков, которые базируются на механизмах разграничения, как правило, участвуют в наполнении памяти и в игре со временем. Они являются фундаментом того, что мы называем культурой. Таким образом, культура опирается на модели знаков, с помощью которых ставятся вопросы, находятся и передаются знания. Как исторически сложилось, эту сферу изучает не только семиотика, но и филология. Она анализирует и интерпретирует культуру уже несколько столетий. С XIX и прежде всего с XX века подключаются также естественные науки, которые занимаются, в первую очередь, нейробиологическими аспектами формирования образов в человеческом мозге. Тем самым они задают первичные структуры для сознательных и бессознательных процессов образования знаков в культуре.
На этом месте я бы хотел отвлечься от успехов филологии, чтобы еще раз вернуться к принципу введения границ и условиям обособления.
Объединение знаков, которые являются результатом сознательно проведенной границы, сознательной изоляции - это относительно элементарное событие. Принцип образования знаков или создания знаков составляет в определенном смысле основное правило для возникновения гораздо сложнее построенных изображений, а точнее сказать, моделей, которые представляют своего рода комплексы знаков. Можно было бы говорить о скрытом сглаживании границ между исходными знаками, благодаря которому появляются новые обособленные единства с новыми границами, то есть - если оставаться в «знаковой» терминологии -комплексные знаки. Иначе говоря, знаки составляют системы знаков, которые - как и простые знаки - не закреплены раз и навсегда, а при необходимости могут претерпевать изменения и образовывать структуры, которые, в свою очередь, допускают иерархическое разделение по первостепенным и второстепенным качествам.
Логика подобных превращений знаков в знаки нового уровня и бесконечно возможная цепочка новообразованных знаков имеет дальнейшие последствия для сферы семиотических операций. Знаки, вне зависимости от своей структуры, могут быть подвержены двум различным и в сущности противоположным тенденциям: они могут тяготеть к стабильности, например если слово называет только один объект или состояние, или же к постоянной трансформации, становясь проще или сложнее в соответствии с задачей и контекстом. Предполагается, что в процессе любых трансформаций с новообразованными знаками всегда могут быть связаны и новые функции.
Напрашивается вывод: принцип объединения и обособления, так же как и изменения границ, - это общее явление для знаковых структур. Он лежит в основе как простых, так и сложных моделей - неважно, идет ли речь о языке, литературе и культуре или о научных дисциплинах, которые, как филология и ее разделы, занимаются их изучением.
Напрашивается и следующий вывод: механизмы структуризации более конкретных или более абстрактных фактов, по всей видимости, во многом сопоставимы друг с другом, хотя филология в рамках своего понятийного аппарата не всегда позволяет достоверно осознать это. Во всяком
