Андрей Леонидович, пятый лист, по-моему, или четвертый… Да-да, вот этот! Посмотрите на свет — внизу, на свободном поле… Видите оттиск рукописного текста?
— Вижу!
— Кто-то писал что-то шариковой ручкой, а под его листом случайно оказался уголок машинной распечатки — вот и продавилось с одной бумажки на другую. Знаете, я готов половину содержимого конверта поставить на то, что почерк — чей? А, Валентин Сергеевич?
— И это значит… — Собеседники молча отметили, что Цадкин отложил документы на самый угол стола, подальше от них. — Это значит, что информация не прямо из компьютера. Что она была в работе… Это именно те экземпляры, которые значатся «списанными» у вашего шефа безопасности… и моего бывшего коллеги. Я продолжу?
— Разумеется. Не возражаете?
— Что вы! Послушаем, — реакция Валентина Сергеевича на происходящее внешне ничем не проявлялась.
— Акция в любом случае планировалась на вчера — не валюта, так что-нибудь другое «пропало» бы, или он убедил бы вас объяснить, что якобы пропало… И обыск, и личный досмотр всех присутствующих он заранее планировал. Тут ведь вот какая деталь: товарищ подполковник — мужчина самолюбивый, кому приятно собственное грязное белье, пардон, на глазах у всех полощут… Тем более — на глазах у дам!
— К чему это вы? — впервые позволил вылиться неприязни Валентин Сергеевич.
— К чему? Бублик говорит — а я думаю, и Андрей Леонидович в курсе, — что вы постоянно с собой носите всякие… интимные штучки, на случай «скорострельного полового контакта», как теперь выражаются… Всякие мелочи, которые в мужском коллективе продемонстрировать можно, но при женщинах… Конфуз для офицера!
— Точно! — подтвердил Цадкин. — Мы еще на эту тему…
— Вот. А вчера — не взял. С учетом, я думаю, предстоящего шмона. Вытянуть конверт и сунуть Марье в сумочку бумаги — дело техники…
— А вытягивать и не надо было, — вставил Цадкин задумчиво. — Лида его и не клала в сумочку, она его сразу же мне сунула, когда вернулась, а я передал Сергеичу… Она в курсе была, что мы дырку ищем.
— И когда же?..
— В обед. Мы втроем сидели, обсуждали всю эту ерунду. Сергеич и предложил.
— Значит, с самого начала подозрения — или секретарша, или Бублик?
— Да. Сергеич говорил, что у него в отношении Марьи есть подозрения…
— Страховался…
— Ладно. Хватит! — Валентин Сергеевич встал и шагнул к напрягшемуся президенту: — Вот это все — лирика. Слова! — он ткнул пальцем в сторону Виноградова. Затем показал на лежащие на столе бумаги: — А вот это — не слова. Это вещдоки, ясно?
— Вещественные доказательства, — покладисто кивнул Цадкин и на всякий случай придвинул их к себе. — Очень хорошие.
— Вот именно… Я не хотел говорить, но раз уж так вышло… Действительно, часть распечаток мной не уничтожалась — да, именно те, что вчера были найдены. Для чего? Были мысли… Хотел подложить их к себе в стол — не на виду, а так, чтобы только уж очень любопытный нашел… И гадостью полить — капитан, наверное, знает…
— Химловушка?
— Точно так. Кто бы их взял — потом неделю руки от дерьма оттирал бы!
— Ловко!
— Было бы ловко… Сейфа нет, хранить негде — я тебе, Леонидыч, еще когда говорил? Препарат мне должны были только сегодня привезти, вот и пришлось в среднем ящике, под каталогами прятать… Вчера с утра сунулся — нет! Уходил — были, а утром — тю-тю! Скажу честно, просто постеснялся признаться, решил шанс использовать — и, как видишь, не зря. Почти наверняка было, я твою секретаршу давно подозревал, слава Богу, что не ошибся!
— А твой… «джентльменский набор»? — соотнося рассказ бывшего милиционера с какими-то своими собственными наблюдениями, поинтересовался Андрей Леонидович.
— Шеф… Тут дело такое… А, ладно! Бублик у меня его забрал, просто выпросил.
— Да! Когда?
— Вчера с утра. Перед тем, как в банк ехать. За валютой. — Валентин Сергеевич повернулся к Виноградову и, опережая возможные вопросы, сказал: — Я поэтому и удивился, когда он при тебе начал насчет этого спрашивать… Понять не мог — зачем?
— Ну а ты что скажешь? — Андрей Леонидович смотрел куда-то за спины собеседников. Обернувшись, они увидели в дверном проеме угрюмую фигуру водителя — не вынимая рук из карманов длинной кожаной куртки, Бублик подпирал плечом белеющий импортным пластиком косяк.
— Падла! — выплюнул он в лицо бывшему милицейскому подполковнику.
— А конкретнее? — Цадкин с удовлетворением оглядывал создавшуюся мизансцену.
— Я же говорил вам, Андрей Леонидович, про этого мента и Лидку… Лидию Феликсовну. Сколько раз говорил! А? Вчера днем, прежде чем валюту получить, заехали к вам… Пока мадам переодевалась, я в сортир забежал, а потом в ванную. А там — его «джентльменский набор», забыл, наверное, сгоряча!
— Врешь!
— Подожди, Сергеич… И ты, Бублик…
— Но он же врет, он же сам!..
— Подожди, Сергеич… — повторил задумчиво президент. — Ты, говоришь, где вчера с утра был? В мэрии?
— Ну… да!
— Не было тебя там.
— Шеф!
— Не было! Я знаю…
— Да кому вы верите, шеф! Он же сам с ней… Они перед банком что, курицу размораживать заезжали? Или цветы поливать? Да она с Бубликом под самым вашим носом, а теперь меня подставляют!
— Капитан. — Цадкин внезапно обратился к Владимиру Александровичу. Чувствовалось, что он не на шутку растерян, события вышли из-под контроля и стремительно перерастали в нечто необратимое. — Капитан, ваше мнение?
Виноградов постарался, не покривив душой, сформулировать свою мысль наиболее корректно:
— Видите ли… У меня нет оснований не верить обоим.
— В смысле? — нахмурился Андрей Леонидович.
— Ха? — почти дружелюбно глянул на Виноградова Бублик. — Он имеет в виду, что эта многостаночница Лидка… И с ним, и со мной — не считая вас, конечно!
— Полегче на поворотах, молодой человек! — счел необходимым вставить осторожный начальник отдела безопасности, непонятно к кому обращаясь.
— Да бросьте вы, — тихо, но так, что собеседники затаили дыхание, выдавил из себя Андрей Леонидович. — Бросьте… Что я, не знал, что ли, про эту шлюху, про Лидку? Вы что, думаете — первые у нее? Герои, блин, любовники! Конспираторы! Конечно, шеф — дурак-рогоносец… А, капитан?
— Дело житейское. Всегда ж так было: жена барина — с лакеем или с управляющим. Русская классика — девятнадцатый век…
— Молодой человек! — вскинулся Валентин Сергеевич.
— Нашелся — мент святой! — поддержал его Бублик.
— Да какая уж тут святость… — сокрушенно покачал головой Виноградов. — Но как сказано в одной современной книжке: «Если общий фон — грязно-черный, то собственная совесть при некоторой запятнанности смотрится белоснежной»[1].
— Умник!
— Заткнитесь… Все заткнитесь! — Цадкин резко встал, прошелся по кабинету, нервно переставил с места на место пустую бутылку из-под коньяка. — Так… Надоело…
