мальчиков и девочек в белых рубашках и длинных фартуках рассыпались по залу, расставляя столы и застилая их разноцветными скатертями с изображениями развесёлых раков и широко улыбающихся карасей.
Эдуард ещё раз осмотрел схему, потом уставился на один из белых кружков и ткнул пальцем в снимок:
– А это кто? Какой-то Верещагин…
– Это спутник журналистки из «Магического вестника». Я его хорошо знаю, мой давний приятель.
– И что, тоже из этих… борзописцев?
– Нет, Эдуард Михайлович. Вообще-то он частный детектив, но сейчас просто отдыхает. Вы возражаете?
– Да нет, пусть будет. Может, и хорошо… – Тряхнув головой, босс оглядел зал. – Цветы заказал?
– Да, ребята расставят, когда закончат сервировку.
– Ну, отлично, меню согласовано, программа вечера расписана… – тут Пархомов широко зевнул и смущённо качнул головой. – Извини, спал плохо последние дни.
– А вы пойдите и прилягте на часок, тут в кабинете директора очень удобный диван.
– Да? Ну, пожалуй, так и сделаю…
Он ещё раз зевнул, потёр ладонью загривок и поплёлся следом за помощником.
Вернувшись в зал через пару минут, Сошников повёл плечами, словно сбросил с них неимоверную тяжесть, хлопнул в ладоши и сказал громко:
– Значит, так, друзья мои! Слушайте внимательно, и не говорите, что не слышали. Во-первых, изучите схему рассадки, вот каждому копия, – из его ладони вылетела стайка листов бумаги и, повинуясь жесту, приземлилась в руки каждому официанту. – Обратите внимание на пометки. Кружками помечена аллергия, цветом обозначено, на что именно, расшифровка на обороте. Квадратиками – склонность к излишней выпивке. Галочками – возможная агрессивность. В случае нештатных ситуаций можно обращаться ко мне, и вот к этим двоим, – на большой схеме особенно ярко загорелись снимки Верещагина и Фозила Кима. – Во-вторых…
Он говорил, и лица официантов светлели – этот человек максимально облегчил им работу. Всё-таки не каждый день в их ресторане случаются такие мероприятия, и все, даже опытный метрдотель, изрядно волновались.
Договорив, Сошников вышел во двор, сел на скамеечку рядом с клумбой цветущих бархатцев и устало вытянул ноги. Можно было отдохнуть целых… Он взглянул на часы и удовлетворённо улыбнулся: целых полчаса.
Алекс осматривал зал ресторана уже безо всякого интереса, всё было понятно и так. Стол больших боссов – Пархомов, городской голова с женой, ещё пара местных шишек; «генералитет» выступил с короткими речами и теперь расслаблялся.
Московские шефы были рассажены с местными, и оно как-то удачно вышло: споры вспыхивали то тут, то там, и нешуточные, но, пока спор идёт о способе приготовления карамели, охрана может не сильно волноваться.
Маша Шехонская, на которую поначалу организаторы поглядывали с напряжением, ожидая подвоха, таяла под речи Кима, и совершенно явно не собиралась портить вечер. Да и зачем? Своего она добилась, завтра будет вторая сессия конкурса, и уж тут каждый станет ревностно следить, чтобы никакого жульничества не случилось.
Пятерка столичных журналистов действовала слаженно: сперва они пробовали всё поданное, переглядывались и делали заметки в блокнотах, потом доедали блюдо до последней крошки.
Кухня в «Раках и карасиках» была, нетрудно догадаться, рыбная. Речная. Эту деталь местный шеф-повар, Василий Ломакин, подчеркнул особо, когда представлял меню своего ресторана.
– Раки – твари нежные, – гудел он, одной рукой держа за талию краснопанцирного зверя размером чуть не с локоть. – Им все эти майонезы и прочие соусы не нужны, довольно лаврового листа и чёрного перца. Главное – варить в хорошей, правильной воде!..
Далее Василий прошёлся по ухе (гостям подавали рыбацкую, с судаком и налимом[3], карасям в сметане и прочим нехитрым и хитрым радостям речной кулинарии.
Верещагин покосился на Лизу: блестит глазами, смеётся вовремя, что-то черкает в блокноте, а уж кристалл для записи работает беспрерывно.
– Ты что, и правда умеешь готовить? – спросил он, склонившись к её уху.
– Ну, пока не очень, – хихикнула девушка. – Но научусь!
Гости уже расслабились, ожидая подачи десерта – суфле шоколадного из сметаны[4] – когда в глубине зала возник какой-то шум. Алекс насторожился и посмотрел на стоящего возле двери Сошникова. Тот кивнул и направился было в сторону непонятного шума, но босс поднял ладонь, и все остановились в ожидании.
– Ты думаешь, ты великий повар? – раздался громкий женский голос. – Да ты даже манную кашу без комочков сварить не сможешь!
– А я люблю кашу с комочками, – задумчиво проговорила Лиза. – Вот её никто нарочно варить не умеет, и очень жаль.
Скандал же продолжал разворачиваться.
Марина стояла над одним из московских шеф-поваров, Алексеем Власовым, тыкала его в плечо острым твёрдым пальцем и говорила:
– Ты нашёл удачное название, «Печь и котелок», и думал, этого довольно? Да твои повара петрушку от пастернака не отличат, если им не сказать, что есть что! К твоим бы ценам, да ещё и умение готовить… – Она махнула рукой и повернулась к соседнему столику. – О, сладкая парочка, брат с сестрой Казаковы! А вы точно брат и сестра, а? Ходят слухи, знаете ли!.. – покрутив в воздухе рукой, она оперлась ею на спинку стула и продолжила. – Похлёбкин, в честь которого вы свой ресторан обозвали, готовить не умел вообще! Писать умел, да и то врал половину! А вы упёрлись в его книги как в святое писание, и думаете, публика это оценит. Публика – дура, ей надо погорячее, а у вас всё пресное, вываренное… Изы-ысканное!
– Алекс, она ж пьяна вусмерть, – проговорила Лиза, глядя на госпожу Красовскую с неожиданным сочувствием. – Почему никто не уведёт её отсюда проспаться?
– Босс не велел, – с непроницаемым лицом ответил Верещагин. – Ему надо, чтобы дама себя скомпрометировала, и она успешно это делает. Теперь ей не то, что программу на первом канале не дадут, её не возьмут в газету «Пахарь Черноземья» писать отчёты об удое пчёл.
– Какая гадость, – отодвинул от себя тарелку с нетронутым суфле, простонала девушка, и закрыла лицо ладонями.
Красовская же продолжала гастроль. Атмосфера в зале сгустилась, общее молчание нависло над всеми и уже начинало потрескивать разрядами. Пархомов нашёл взглядом помощника и еле заметно ему кивнул; Владимир вышел и вернулся через несколько минут с пожилым господином в золотом пенсне, с седой бородкой клинышком, с кожаным пухлым чемоданчиком в руках. Тот глянул на нарушительницу равновесия, пробормотал: «Ага», подошёл к Марине и положил ладонь на её предплечье. Женщина развернулась, дико глянув на него, хотела что-то сказать, но вдруг глаза её закатились, она обмякла и почти рухнула, подхваченная с обеих сторон доктором и Сошниковым.
Через мгновение в обеденном зале стало тихо, ничто больше не нарушало благолепие.
Впрочем, дышать отравленной атмосферой не хотелось никому, а выступление Марины изрядно её подпортило. Первым откланялся господин градоначальник, затем общий
