— Надо что-то менять… — вновь вздохнув выдавил из себя, Князь Московский и шаркая ногами, даже не замечая этого, поплёлся обратно к заветному шкафчику.
Глава 1
Протянув руку, я лишь слегка, кончиками пальцев, коснулся памятной таблички в розарии на внутренней стороне храмовой стены Уробороса. Подержал руку несколько секунд и легко провёл по всем десяти сантиметрам стальной пластины, прямо по выгравированному имени «Чародейка Хельга Александровна Громова», а ниже шли даты рождения и смерти, а уж совсем мелким шрифтом, «Последний приказ», отданный ей Князем Московским лично на церемонии прощания.
Маленький квадратик, дециметр на дециметр — вот и всё, что осталось в нашем мире от девушки, которую я действительно любил. Не «влюбился», обведённый вокруг пальца хитрой бестией, которая была старше меня, а именно любил, прошёл с ней путь длиной в два года, от смущающего знакомства до поцелуев в зимнем парке и, наконец, признания своих истинных чувств не как к женщине, с которой был помолвлен, а как к человеку. Которого на тот момент уже не стало.
И вот стальная пластина, десять на десять сантиметров, навсегда вмурованная в Стену Уробороса, это всё, что от неё осталось на бренной земле. В скрывающейся за ней ячейке не было залитого особой смолой ящика с пеплом, а также остатков зубов и костей, которые содержали соседние захоронения. Внутри, и я точно это знал, был навеки застывший в параллелепипеде будущего янтаря самый что ни на есть обычный плюшевый мишка. Игрушка, которую подарил маленькой девочке её отец на второй день рождения, и которая была её самой любимой вплоть до того трагического дня. Потому что она не только умерла из-за меня, но я же приложил руку и свою дурную силу к тому, что больше здесь, на Земле, от неё ничего не осталось.
— Ты опять тут? — произнёс незнакомый голос у меня за спиной, и я медленно обернулся, мгновенно взвинтив себя до предбоевого состояния. — Третью неделю я наблюдаю, как ты раз в два дня непременно появляешься здесь, в пределах храмовой стены и стоишь перед могилой.
Я обернулся, чтобы увидеть довольно высокую фигуру, одетую в повседневную тёмно-зелёную церковную рясу и неброскую чёрную хламиду со скрывающим лицо капюшоном, так что, не зажигая глаз, было трудно рассмотреть черты лица. Хотя даже по голосу, не глядя на небольшую, седую бородку, можно было сказать, что этот человек довольно-таки стар.
— Ваше святейшество, — чуть поклонился я церковнику, — у вас ко мне какое-то дело? Просто, если нет, не сочтите за грубость, но я действительно хотел бы сейчас побыть один.
— Ну, можно сказать, что да. У меня действительно есть к тебе дело… — с этими словами старик откинул с лица капюшон, и я на мгновение замер, пытаясь понять, где же раньше видел этого человека, а затем в шоке уставился на него.
— Верховный жрец… — выдохнул я, вспомнив того, кого видел вместе с Князем Московским на похоронах Хельги. — Но что вы здесь делаете? Я думал, вы почти никогда не покидаете свою резиденцию на подворье Кремлёвского монастыря?
— Что я здесь делаю? — с усмешкой повторил за мной старик, приподняв довольно густую бровь, глядя на меня искрящимися жизнью, но тем не менее какими-то тусклыми глазами. — Я здесь живу уже третью неделю. Для того, кому от жизни и для исполнения своего долга нужна лишь келья, десяток свечей, подходящий под одну-единственную книгу столик и лежанка пожёстче, этот храм ничуть не лучше и не хуже, нежели любой другой, дальняя крепостица или тот же монастырь на вершине Кремля. Но, что здесь делаешь сегодня ты, юный чародей?
— Я… Я, — повернувшись, я посмотрел на ячейку розария, на заглушке которой было написано имя Хельги. — Пришёл к своей подруге…
— А хотела бы этого доблестная чародейка? — более не глядя на меня и словно бы спрашивая находящуюся за стальной пластиной Хельгу, проговорил первожрец, одновременно подходя так, чтобы встать перед стеной рядом со мною. — Хотела бы ты этого, девочка?
Налетевший ветер в который раз за сегодня зашуршал начавшей облетать листвой Витого Ясеня, и я, честно говоря, подумал, что священнослужитель сейчас выдаст что-то нравоучительное про то, что: «Она бы не хотела…» или «Ты должен продолжать жить…» Но старик вдруг покачал головой и сказал совершенно другое:
— Вы оба слишком молоды, чтобы понимать, — он вздохнул и, покачав головой, повернулся ко мне, на мгновение показалось, что в глазах первожреца клубится тьма, за которой нет-нет да и вспыхивает свет, но наваждение прошло, стоило мне только вновь услышать голос стоящего рядом старика. — Девочке нравится твоё присутствие… И она хочет, чтобы ты бывал здесь чаще.
— Тогда я… — начал я с вдруг нахлынувшим на меня энтузиазмом.
— …Но вы оба всё ещё не понимаете, что более не можете быть вместе, — жёстко отрезал церковник. — У неё теперь свои дела заботы и обязанности в воинстве дриады Ефросинии, а у тебя, молодой чародей, свои на службе у клана и Москвы. Продолжая эти постоянные «встречи» и часами простаивая на этом месте, ты отвлекаешь её, а она отвлекает тебя! И никто их вас в итоге не делает друг другу добра, всё больше и больше накапливая внутри боль и одиночество!
Я на мгновение опешил. Признаться, я ждал обычной проповеди о том, что мёртвых нужно отпустить, жить дальше, и вообще, они не хотели бы… А получил самую настоящую отповедь и разнос прямо перед последним пристанищем своей любимой.
Но старик ещё не закончил. Хмуро глядя на памятную табличку, он заговорил ещё более жёстким тоном, взывая к совести Хельги и утверждая, что ей поручена великая миссия, которая, вообще-то, ей ещё не по плечу, но ей пошли на уступки, и она сейчас, поступая так, не оправдывает оказанное доверие!
И я назвал бы происходящее клоунадой, если бы в этот момент на витой ясень вновь не налетел внезапный шквалистый ветер, от которого листва срывалась с ветвей и, казалось, возмущённо шелестела… Но я не чувствовал в этих порывах ни капли живицы! А затем вдруг наступила полная тишина, когда первожрец сказал своё последнее слово. Если, конечно, не считать обычного полисного шума за пределами храмовой территории. А потом старик, всё ещё хмурясь, вновь повернулся ко мне.
— А тебе, я также запрещаю приходить сюда, покуда не образумишься! — почти рыкнул он, глядя мне прямо в глаза. — Скорбь и тоска понятна всем, но мёртвые и живые не должны продолжать связывать друг с другом свою судьбу! Ты теперь московский чародей, князь своего клана и подчинённый Князя Московского! Ты обязан продолжать жить, а не думать каждую свободную секунду о потерянном! Это твой долг перед всеми нами и перед ней! Постоянно приходя сюда и стоя перед этой Стеной, ты не только не выполнишь свою клятву, но сделаешь только хуже и для себя, и для неё! Ты меня понимаешь?
— Д-да… — выдавил я из себя, чувствуя, как целая стая мурашек пробежала по спине, впиваясь ледяными когтями в плоть, а одна из них словно перескочила на грудь и начала точить когти о мой кристаллизованный выход души, словно на нем и не было заглушки.
— Послушай, Антон, — уже куда мягче произнёс московский верховный жрец, будто превращаясь в любящего дедушку. — Никто не преуменьшает боль твоей потери и вряд ли она когда-нибудь полностью исчезнет… но с ней можно и нужно научиться жить дальше, и через какое-то время она станет не такой уж мучительной. Никто и никогда не заметит тебе Хельгу, если ты сам не позволишь кому-нибудь себя обмануть! Но это не значит, что ты никогда не обретёшь счастье с другой женщиной.
