что это «да», — улыбается он довольно.
— Как хочешь, — пожимаю я плечами.
— Проводить тебя? До дома?
— Спасибо, как-нибудь дойду, — принимаю протянутый пакет, облегчённо выдохнув, но сделав шаг в сторону, вдруг упираюсь в его грудь, перегородившую мне дорогу. И в его взгляд, вдруг потемневший и тот самый, которым он смотрел на меня в прихожей.
— Ты просто космос, — качает головой, тот, которого только что словно подменили. — Если у вас с Танком ничего не получится, клянусь, я на тебе женюсь. И никому не отдам.
— Вот спасибо! — всплёскиваю я руками.
«У-у-у! В очередь, господа гусары, в очередь!» — вырывается у меня смешок, хотя этот Поручик Ржевский и не думает улыбаться. Ведёт большим пальцем по моей щеке, не сводя глаз, а потом резко отстраняется и уходит.
И не знаю зачем я смотрю ему вслед, пока его спина в элегантном чёрном пальто не скрывается за поворотом дома. Наверно, от ошалелости сколько разом претендентов на мою руку и сердце развелось.
«И что это вообще было? — трясу я головой, в которой определённо сейчас и опилки, и сопелки, и пыхтелки, и вообще она похожа на ту самую переполненную урну у магазина. — Опускал меня, опускал. Позорил, позорил. Разочарованно фыркал. А потом: женюсь. Хрен поймёшь этих мужиков. А ещё говорят «женская логика»! Так у нас хоть какая-то логика есть».
И всю дорогу до дома, «переваривая» это разговор, я так и иду на «автопилоте».
Прихожу в себя только, когда не успеваю даже засунуть ключ в замочную скважину, а дверь сама распахивается.
— Тём?! — даже не знаю, что меня больше удивляет: что он уже дома, его вид наушниках, что он услышал в них лифт, или его взгляд тяжёлый, больной, воспалённый.
— Ну, слава богу! Я чуть с ума не сошёл, — прижимает он меня к себе, словно всю жизнь искал. Но это только до того, как он практически заносит меня в квартиру.
Там его взгляд вдруг меняется и становится темнее, чем самые тёмные из пятидесяти оттенков серого, когда он смотрит на мою щёку.
— Где? Ты? Была?
И строгость, с которой Артемий Грозный не ждёт, а требует ответа, первый раз меня задевает.
Глава 8
— В магазине, — поворачиваюсь я к зеркалу в прихожей и с удивлением обнаруживаю на лице чёрный мазок.
«Ну чистый спецназ в боевой раскраске, — тру я щёку как ни в чём не бывало, хотя затылком чувствую тяжесть взгляда моего Тирана. — Испачкал меня своей «сажей», значит, шутник?»
— Три часа?
— Я гуляла, воздухом дышала, — разуваясь, загораживаю я собой брошенный на пуфик пакет, чтобы Артемий Суровый в него ненароком не полез. — Или мне уже из дома выходить нельзя?
— А зачем отключила телефон? — помогает он мне снять пальто, но ледяной голос не становится теплее.
— Он сел, просто сел, — что-то достало меня оправдываться. И я вытаскиваю из кармана, и молча вручаю ему «сдохший» аппарат. Собственно, на этом я считаю разговор законченным. Но мой Ревнивый — нет.
— Ничего не хочешь мне больше сказать? — идёт он за мной до гардеробной.
— А ты мне? — стягиваю я с себя свитер, мельком глянув в зеркало.
«Неужели и правда у меня такой непрезентабельный вид, что меня прямо ни в одно кафе бы не пустили? — до сих пор скребутся в душе кошками отголоски дурацкого разговора с Захаром.
— Я раз сто позвонил. Всё бросил и приехал. Опросил консьержку. Посмотрел записи с камер наблюдения. Я чуть с ума не сошёл. Уже хотел тебя разыскивать. И ты мне в ответ: «в магазине». И это всё? — стоит он Утёсом Оскорблённой Добродетели, пока я переодеваюсь в домашнее.
— А я отмыла всю квартиру. Перестирала ворох белья. Погладила два вороха. И пошла в магазин за продуктами, чтобы у нас был ужин. Я много чего хочу сказать тебе, Артём, — подойдя вплотную, застёгиваю я под самое горло замок кофты. — Но не говори со мной, пожалуйста, таким тоном.
— А каким? — идёт он за мной по пятам. — Каким тоном я должен с тобой говорить, когда где-то у нас под окнами, если мне не изменяет память, ошивается твой бывший, а ты шлялась неизвестно где три часа.
Я разворачиваюсь быстрее, чем он успевает сообразить. И пощёчина звучит звонче, чем я собиралась её залепить. И его голова дёргается сильнее, чем я рассчитывала.
Внутри я испуганно замираю, сама от себя не ожидая такой выходки. Но голос у меня даже не дрогнул:
— Это за «шлялась», — забираю я у него из рук свой телефон. И воткнув его в зарядку на кухне, начинаю выкладывать на стол продукты из пакета, пока Тот, Кого Я Вижу Первый Раз так и стоит в проёме двери между кухней и прихожей, молча, с алеющим на щеке пятном.
А у меня в руках там, под упаковкой яйц, охлаждённым мясом и расфасованными свежими овощами, на дне пакета, в фирменном целлофане «Бубль-Гумм» лежит то, что я пытаюсь утаить, прикрываясь этим «гуляла», пока он мне инкриминирует непонятно что. И сердце сжимается от того, как всё это глупо. Как хочется бросить всё, обнять его, успокоить, нормально поговорить. Но я как та взбрыкнувшая лошадь, словно закусила удила и никак не могу остановится, комкаю пакет, прикрывая свои «секреты», иду к холодильнику.
— Лан, ты просто гуляла и зашла в магазин? Это всё? — шагает мой, такой же Непреклонный, из той же породы норовистых и упрямых коней, к столу.
— Нет, — открываю я холодильник. — Ещё я видела Захара.
— И? — разглядывает он пакет с кефиром.
— И ничего. Поговорили и разошлись. О тебе поговорили, между прочим. О мальчишнике. И, кстати, платил Захар, — выкладываю из упаковки яйца в специальные ячейки.
— За что?
— За всё, — захлопываю я дверцу холодильника, пока он всё ещё разглядывает кефир. Выуживаю конфету на палочке среди продуктов и кладу перед ним. — Вот, держи, на сдачу дали.
— И почему ты сразу мне об этом не сказала?
— О чём? Господи, Артём, о чём?
— Да ни о чём! — отталкивает он конфету. — Я тут себе места не нахожу.
— Ты не собирался возвращаться раньше восьми, — собираю я со стола пакеты с овощами.
— Ну, прости, что стал переживать из-за твоего молчания и приехал раньше.
— Тём, что происходит? — разрывая упаковку, бросаю я овощи в мойку.
— Ничего особенного, — пожимает он плечами и показывает на себе. — И ты, кстати, щёку не оттёрла.
А потом разворачивается и уходит.
Просто разворачивается и просто уходит.
И я швыряю чёртовы чистые овощи в салатник, а потом отмыв лицо, долго сижу
