– Можно ли лазать по деревьям ночью и шпионить за людьми! Прекрасное занятие для благовоспитанной девицы! Хотел бы я услышать, что скажет по этому поводу ваша мать?!
– Я уже и так переживаю по этому поводу! – сказала, вздохнув, Мелани. – Будьте милосерднее, доктор! Если я уж сломала себе ногу, то не знаю как можно меня еще сильнее наказать?
– Конечно, конечно! Сейчас посмотрим!
Ее тонкая лодыжка стала вдвое толще и совсем необычного цвета. Старый доктор пощупал ее, затем осмотрел всю ногу, обследовал суставы с чисто английским хладнокровием и, казалось, совершенно не слышал стоны своей жертвы. Затем он выпрямился и отошел, чтобы снять пиджак и подвернуть рукава рубашки:
– Сейчас мы вам все это исправим! Вам больше повезло, чем вы этого заслуживаете. Здесь просто сильный вывих.
– Я… ничего не сломала?
– Связки разорваны, да, но, кости в порядке! Я вам сейчас забинтую ногу, но не может быть и речи, чтобы вставать с постели, до того как я вам разрешу это сделать.
После того как доктор смазал ногу сильно пахучей мазью и туго забинтовал ее, поврежденная лодыжка стала меньше болеть. Но Мелани не могла заснуть, да, впрочем, и не старалась. Эту необычную ночь она хотела до конца провести по-своему, она попросила открыть ставни и окна ее комнаты, чтоб слышать звуки музыки на балу, который сейчас был в самом разгаре.
– Это не расумно! – сказала Фройлейн. – Лютше саснуть, после как фи упал!
– Мне не хочется спать, я предпочитаю послушать музыку. Вы этого не понимаете?
Да нет, Фройлейн могла понять. Будучи достойной дочерью старой сентиментальной Германии, она обожала танцы, особенно вальс, который в ней поднимал волну ностальгии. Ее «приват-доцент» из Хайдельберга впервые пригласил ее, звонко щелкнув каблуками, на вальс «Голубой Дунай» и унес в пьянящем вихре танца.
Удобно устроившись на подушках, на которых красовались флорентийские ирисы, Мелани перебирала в памяти разные фразы, услышанные ею на празднике. Она представляла себе, как Франсис – теперь она его называла только так – возвращается в салон и рассказывает с улыбкой на устах о своем приключении старому другу, миссис Юг-Алле, и другим своим друзьям не такого почтенного возраста, которых оно, вероятно, позабавит. Она представляла себе, как он наклоняется и шепчет на ухо рыжей красавице нечто более конфиденциальное, а затем начинает кружить ее в плавном ритме английского вальса. Затем, когда она увидела, как среди ночи зажглись огни фейерверка, она представила себе их одних на террасе, прижавшимися друг к другу, уединившимися от других приглашенных, чтобы, не шокируя их, Франсису можно было бы крепче обхватить за талию свою партнершу. А может быть, и она прислоняла лицо к тому плечу, прильнув к которому так млела Мелани?..
Ее нервное потрясение было так сильно, когда она представила себе их рядом, что ей показалось, будто бы она увидела их наяву. Сцена с поцелуем, незримым свидетелем которой она была, вновь ожила перед глазами, и Мелани не сразу осознала, почему прослезилась и почему, не представляя себе даже лица незнакомки, она уже ненавидела так сильно женщину, которую Франсис держал в своих объятиях.
На следующее утро, когда Леони, ее горничная, пришла приготовить все для туалета, который осложнялся из-за ночного происшествия, Мелани прежде всего попросила подать ей зеркало:
– Здесь нет такого зеркала, которое я могла бы вам подать, мадемуазель Мелани. Вы могли бы пойти для этого в ванную комнату, но вам незачем волноваться: ваше лицо в полном порядке.
– Я знаю, Леони, но я бы все-таки хотела, чтоб вы мне дали зеркало. Пойдите за ним к моей матери. У нее их с полдюжины.
До сегодняшнего дня Мелани никогда не обращала внимания на свое лицо. Поскольку она любила свежий воздух и спокойное чтение книг в тиши своей комнаты, то довольствовалась тем, что, одевшись и причесавшись, мельком бросала взгляд в одно из зеркал в вестибюле, проходя мимо, и никогда не задерживалась здесь для того, чтобы лучше рассмотреть отдельные черты своего лица. Может быть, потому, что думала, что в нем нет ничего особенного. Ее мать, впрочем, не внушала ей иллюзий по поводу ее внешности:
– Не знаю, – вздыхала она часто, – удастся ли когда-нибудь из тебя сделать что-либо приличное с таким усталым лицом, большими коленками, с походкой убегающей курицы, и особенно с этими веснушками! Просто не знаю, как мы со всем этим справимся.
Наслушавшись таких высказываний в свой адрес, Мелани всегда думала, что у нее каштановые волосы с рыжеватым оттенком, круглая физиономия и «курносый» нос и вообще такое количество недостатков (а со временем их станет еще больше), и продолжала так думать, несмотря на все усилия ее подружки, очень кокетливой и умеющей хорошо использовать побрякушки и прибегать к женским уловкам, Жоанны, уверявшей ее, что не надо отчаиваться, терять веру в природные данные и в искусство других, которые сумеют помочь ей. Но Мелани подозревала в этих высказываниях подружки только проявление милосердия. Очаровательная блондинка Жоанна фон Рельниц, дочь советника в австрийском посольстве, безусловно будет иметь огромный успех в Вене, когда она станет выезжать в свет.
Взяв у Леони принесенное овальное, оправленное в позолоченное серебро зеркальце, Мелани долго смотрелась в него, рассматривая свое веснушчатое лицо, на котором выделялись большие темно-карие глаза, похожие на две фиолетовые сливы и занимавшие большую часть лица. Две очень туго заплетенные косы с голубыми бантами были положены полукругом на голове и делали ее похожей на средневековую статую из дерева. Усталость от бессонной ночи и боль, которую она испытывала, отражались на лице и не делали его красивее. Память, не пощадив Мелани, позволила мысленно представить себе яркую красоту молодой дамы в тюлевом боа, и это воспоминание повергло девушку в отчаяние. Яростно отбросив зеркало, которое Леони поймала на лету, Мелани громко произнесла:
– Я страшная! Страшная!..
Бедная девочка в то время так невыигрышно выглядела, что молодая камеристка, неспособная найти хоть какие-нибудь утешительные слова, вышла из комнаты и побежала за Фройлейн. Но это ничего не дало, так как гувернантка, увидевшая свою воспитанницу в слезах, не нашла ничего лучше, как, заключив ее в объятия, сказать со вздохом:
– Ах, мое сокровище! Не нато отчаиваться так! Хаспоть Пох не всехта распределяет красоту так, как толшен пыл пы! В фашей семье фсю красоту сапрала фаша мать! Фы толшны примириться с этим!
– Примириться? Я не хочу! Я хочу быть красивой, как все другие! Я хочу носить сверкающие боа и кружевные юбки! Я хочу, чтоб за мной ухаживали кавалеры!
– Это пудет! Фи очень молоты! Поферьте мне…
– Пожалуйста, Фройлейн! Оставь меня в покое!.. Я постараюсь заснуть!
– Ната опетать! Фи не сафтракали!
– Тогда принесите мне кофе с молоком и несколько кусочков с маслом и вареньем, но потом я хочу, чтобы меня оставили в покое!.. А! Я забыла! Если господин де Варенн придет справиться о моем здоровье…
