ВЕЩЬ
Великий Фридрих Кекуле фон Штрадониц открытие кольцевой формулы бензола сделал во сне…
— Учитесь видеть сны, джентльмены! — говаривал коллегам Кекуле.
Ну, и независимо от великого химика, вроде как Бойль от Мариотта или медик Бломберг от медика Щеткина, проживал в городе Бурхантепе молодой бравый мужчина с рыжим прутковым волосом на голове и с веснушками такими, что на лице аж в два слоя. Именовался он Николаем Искреновым. Как у Штрадоница, сны Николая всегда носили производственно-профессиональный характер. А был наш Николай свеженазначенным директором занюханного кафе близ ипподрома. Кафе, к которому не был подведен даже водопровод, а щели в полу, случись заглядывать в кафе блестящему Биллу Кроукрофту, уже написавшему свою монографию «Все о мышах», позволили бы этологу создать капитальный труд «Все о крысах».
Истинно подвижнический труд вложил в возрождение кафе Искре-нов. Но томила его какая-то неоконтуренная мысль, несведение воедино чего-то и где-то слышанного. Тут-то и проистек у Николая, как теперь говорят, конструктивный сон.
Рано, на самый что ни есть сельский манер начинается день конеработника. И вот в эту раннюю рань возник на ипподроме озаренный директор кафе: товарищи конеработники, слышал же я от вас, что конное поголовье ипподрома жиреет и томится в праздности. И про национальные дагестанские корни вел я с вами беседы, что вот, допустим, лакец, профессор математики, по уши сидит в своих алгоритмах, но случись ему разгадать пусть даже все математические казусы Римана— не заблистают его глаза так, как при встрече с самой неказистой ломовой лошадью. Короче: у меня — кафе, у вас — ипподром. От города к нам и обратно надо организовать прокат экипажей. Республика на «ура» примет это. Тысяча польз и выгод. Все хлопоты беру на себя.
— Ну, — поощрили конеработники, — ты голова, Николай. Ты это самое… тип руководителя будущего!
И мигом слетал в Москву директор кафе, заказал там пять лихих лаковых экипажей плюс сбруя. Были когда-то в Москве шорники, каретники, да какие! Но, считай, не упоминаются уже шорник с каретником в красной книге людских профессий. Так что не по наитию, не по династическим навыкам все было сработано — по чертежам. Однако все классное и из лучших материалов.
И состоялся в Бурхантепе под народные приветственные клики пробный выезд, и пошел Николай в типографию за последней малостью в деле — напечатать билеты. Но билеты ему не напечатали: дело новое, нету прецедентов, нету единой формы билета, нету лошадиной эмблематики для билета. Велели правовую сторону вопроса утрясти с финансистами.
И вплоть до Москвы докарабкался директор кафе, а ничего не утряс. Ибо: это только вам, товарищ, провинциалу из Бурхантепе, дело представляется простым. Тогда как надо при разработке лошажьих тарифов обсчитать жеребца с кобылой эргономически, надо утвердить сетку оплаты возницы, надо обсудить, как брать с клиентов, почасово или по-километрово. Ведь не будешь же взимать плату по системе: за каждый качок — пятачок.
— А особенно, товарищ, — говорили финансисты, пытливо и жестко заглядывая в глаза предприимчивому директору Николаю, — надо разработать систему против злоупотреблений и махинаций. Наверняка будут ездки неустановленными маршрутами, подсадка лишних необилеченных пассажиров, недовложения в рацион коня с последующей продажей фуража частным куроразводчикам. Так что не досаждайте нам. При этом ваша напорность наводит на мысли, что вы не только из национально-государственных интересов хлопочете за это дело. Чтоб вы знали, в Уголовном кодексе сказано…
И бежал Николай и из Москвы, и из директоров в вечные заместители, бежал он и от всякого предпринимательства. Вот как подумал он: предприимчивый директор — нет человека удобней, чем он, для пришпиливания к нему ярлыков: «преступный сговор», «финансовые злоупотребления», «обратил в свою пользу». И при этом никогда следствие не заострит внимание на конечном, на достигнутом результате, на пользе и экономии от него. А обратит следствие внимание на пикантные с его точки зрения «блошки». Потому твердо решил Николай никогда больше не возглавлять ничего, ибо опять потянут черт, гордыня и профессиональное честолюбие вести свое дело лучше всех. И стал Николай третьим лицом в здешнем железнодорожном общепите. Отличный работник. Поручи ему что угодно традиционное, что вписывается в систему нынешних представлений БХСС и прокуратуры о допустимом — выполнит безукоризненно. Но не сверх того!
Здравое Николай принял решение. Проживет он долго, нетревожимо и, в общем и целом, небесполезно для общества. Молодой человек— он поступил наиболее дальновидно, потому что люди сейчас чем моложе — тем житейски мудрее и самосохранительней.
* * *
А Султан Номадов из Акынска был старше нашего бурхантепинского Николая, а потому не так самосохранителен.
Ему было семь лет, когда мать его попала в больницу, и мальчик оказался единственным кормильцем семьи. Он набрал в лесу лукошко орехов, часть скормил младшим братьям и сестрам, а с остатком пошел в немецкую слободу.
— У карагачевого выворотня стоит мальчик с корзиной, — сказал старик немец, — три часа стоит на солнце. Ему что-то нужно. Приведите его.
Старик сказал мальчику:
— Не дичись. Ты выдвигаешь слова изо рта, будто это поддоны с кирпичом. Говори слова легко.
Старик взял в толк, чего хочет мальчик: у него больна мать, матери нужен литр молока. Мальчик хочет продать орехи и на выручку купить молока.
— Оставь при себе орехи. — сказал старик мальчику. — Лес начинается за нашими домами, там орехов невпроворот, а мы не ленивы. Налейте ему молока. Приходи за молоком каждый день.
— Я не возьму, — сказал стальной недокормыш. — Орехи стоят рубль, мне надо рубль, потом на рубль молока.
— Не знаю что, но из тебя что-то выйдет — сказал старик. — Женщины, сделайте, как он хочет.
Автор данного очерка не берется сказать, чего больше в Султане Номадове — ума или воли. И однажды, выросши, этот сгусток ума, воли и чести очень обидел акынских следователей. Они уже примерили Номадова к большому сроку заключения, но тот подло оказался невиновен. И, представьте, не один Номадов так считал, а еще и заместитель Генерального прокурора СССР.
Короче, в первый раз выйдя на свободу, рабочий Номадов работал, совершенствовался, стал мастером, старшим мастером, начальником цеха металлоизделий. Поступил в институт.
Ах, не берег себя Номадов и так опрометчиво поступал! Ведь следователи, которых он когда-то обидел своей невиновностью, наказания за допущенное не понесли, все, как и прежде, были на должностях, при мундирах и при оружии. Учесть бы это Номадову
