href="ch2.xhtml#id142" class="a">[68]. Таким образом, с этого времени пускай и весьма призрачные права на корону отразились на амбициях и характере политических поступков членов этого семейства.
При Эдуарде III четвертый барон Перси в 1366 г. стал одним из 26 кавалеров ордена Подвязки, а десятью годами позже — в 1377 г. ему был пожалован титул графа Нортумберленда. Как справедливо отмечает Р. Ломас, графский титул стал «лишь формальным признанием власти и положения семьи Перси на Пограничье»[69], подчеркивая таким образом, что власть и влияние этой семьи в этот период в северной Англии уже были неоспоримы и признавались даже короной. Несколько ранее в 1376 г., благодаря покровительству Джона Гонта, герцога Ланкастера, которому Перси активно помогал в континентальных делах, он получил должность графа-маршала Англии. Впрочем, очевидно, придворная карьера была вне интересов семьи Перси. Барон, а позже граф Нортумберленд, как и другие северо-английские лорды, вообще не часто посещали Лондон.
Позволим себе небольшое отступление в отношение крупных английских лордов. Как пишет Дж. Розенталь: «многие пэры Англии в течение десятилетий находились во Франции, а северные лорды — на шотландской границе. Те из пэров, кто был вынужден совмещать военные и политические функции, почитали за честь не посещать заседаний парламента по королевскому разрешению [выделено нами — С.И.]»[70]. Хотя здесь речь ведется о стремлении лордов получить из рук короля привилегию — т. н. «проксию», т. е. права передачи посещения парламентских заседаний на законном основании другому лицу. При этом корона в специальном разрешении сама указывала кандидатуру доверенного лица. Вряд ли Перси были исключением в подобной практике. Поэтому, мы можем предположить, что Перси, как и другие крупные северные лорды, с прохладцей относились к своему праву присутствовать на заседаниях лондонского парламента и к возможности участвовать в придворной политике.
Есть все основания говорить о том, что лорды англо-шотландского пограничья рассматривали территории по обе стороны границы, как некий обособленный субрегион. Под этим мы понимаем пограничную территорию, в которой местные порядки, законы, традиции и устоявшиеся политико-семейные отношения в значительной степени заслоняли собой королевскую власть, а, соответственно, роль и авторитет местной аристократии здесь был выше, чем у короны.
Так, например, росту территориального могущества лордов шотландского пограничья шотландская корона не противилась и принимала его как данность, поскольку мы не находим в наших источниках упоминаний об открытых конфликтах между официальным Эдинбургом и Дугласами, вероятнее всего, между Дугласами, Данбарами, а также другими кланами и короной существовало некое «равновесие интересов». Эти интересы базировались на сложившейся практике разделения полномочий и учете мнений крупных лордов, на которых лежала охрана границ от английских вторжений, а также об отсутствии сил у шотландской короны, чтобы напрямую влиять на жизнь земель принадлежащих крупным лордам. Полагаем, что похожая схема отношений между лордами пограничья и короной существовала и в Англии.
А. Макдональд приходит к выводу, распространяя его вообще на отношения всей шотландской знати и короны, что при шотландских королях Роберте II (1371–1390) и Роберте III (1390–1406) шотландская знать приобрела «беспримерное и неуправляемое могущество, которое вело пограничных лордов к новым феодальным конфликтам»[71]. Р. Митчисон сравнивает характер отношений между шотландской знатью и центральной властью в этот период с «договором, заключенным в период гражданской войны в Англии между Стефаном и Матильдой»[72]. Что на наш взгляд, если и преувеличено, то не на много и, в целом, соответствует реальной ситуации в Шотландии конца XIV — начала XV в.
У английских лордов пограничья мы также наблюдаем рост территориального могущества и возросший политический авторитет, что, очевидно, представляло несомненную угрозу для авторитета Лондона. Этому английская корона активно сопротивлялась, поскольку такое положение дел ломало четкую политическую структуру и иерархию в королевстве.
В целом, к началу XV в. лорды пограничья были, в достаточной степени, автономны и нередко могли с достаточной долей самостоятельности творить региональную политику без оглядки на столицы, исключительно ради собственной выгоды и политических интересов пограничных семейств.
Именно отсутствие сильной королевской власти на местах и концентрация власти в руках нескольких семей, дает возможность говорить о превращении пограничных областей северной Англии и Лоуленда, в особый автономный субрегион, где английские и шотландские лорды реализовывали интересы своих семей, и политических партий. Как пишет шотландский историк Алистер Макдональд: «север был слишком удален от центра политической власти королевства, чтобы корона могла его в достаточной мере контролировать»[73].
Вполне естественно, что семейство Перси интересовало, прежде всего, благополучие в родовых поместьях, а не дела короля во Франции. Тем более, что в 1383 г. истекал срок действия мирного англо-шотландского договора, а шотландские пограничные лорды во главе с графами Дугласом и Шотландской Марки начали, как выражается, симпатизирующий семейству Перси Р. Ломас: «агрессивную политику, чтобы восстановить контроль над большей частью шотландского Лоуленда, которая отошла к англичанам после поражения при Невилл Кросс»[74].
Отношения лидеров английской знати на пограничье, надо сказать, были весьма непростыми. В конце 80-х гг. XIV в. между герцогом Ланкастером и графом Нортумберлендом произошла ссора[75]. Граф Перси покинул столицу и вернулся на родной Север. Ухудшение отношений было связано с назначением Джона Гонта лейтенантом Пограничья. Герцог предпринял шаги для подчинения себе пограничной стражи. Его ближайший помощник и старый соратник по войне во Франции Джон, лорд Невилл из Рэби (Raby) был назначен начальником пограничной стражи всех английских Марок. Также на обострение отношений между графом Нортумберлендом и герцогом Ланкастером повлияло то обстоятельство, что граф и герцог оказались на разных сторонах в конфликте между королевским двором и верхушкой лондонского купечества[76]. Летом 1390 г. в конфликте лордов на стороне Перси выступил король Ричард II. Как сообщает хронист, король принял сторону графа, именно потому, что графа Нортумберленда поддержали многие представители знати и лондонского купечества[77]. Из этого конфликта Перси вышел политически значительно более окрепшим и получившим из рук короля пост начальника гарнизона французского города Кале.
Вполне вероятно, что поддержка Перси со стороны лондонского патрициата была, прежде всего, связана с тем, что Джон Гонт нарушал традиционные привилегии купечества, продавая монополии на торговлю иноземным купцам. В этой ситуации лондонская верхушка, вероятно, желая ослабить влияние Гонта, принял сторону Перси, видя в нем защитника своих интересов перед Ричардом II[78]. Таким образом, это позволяет говорить о том, что, несмотря на свою дистанцированность от дел столицы, граф Нортумберленд имел весьма сильные позиции, как в Лондоне, так и при дворе. У него были влиятельные союзники из числа лондонской купеческой верхушки, и он мог открыто выступать против влиятельнейших фигур королевства.
Плацдармом Гонта на пограничье было
