Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Получив первую телеграмму, Гитлер остался на удивление спокойным. Но после второй, прибывшей в шесть вечера, впал в ярость. Он объявил, что это ультиматум и поступок предателя, назвал Геринга «морфинистом», после чего разрыдался, как обиженное дитя. Вытерев слезы и пригладив свою знаменитую челку, он подписал радиосообщение, составленное его личным секретарем Мартином Борманом. В радиосообщении Герман Геринг обвинялся в государственной измене, за которую полагалась смертная казнь, но для Геринга она заменялась всего лишь снятием его со всех занимаемых должностей.
Последнюю свою надежду Гитлер возлагал на СС. Склоняясь с лупой над картой, он бормотал: «Штайнер, Штайнер!» Его дрожащий палец уткнулся в северо-восточное предместье Берлина, где находился обергруппенфюрер и генерал войск СС Феликс Штайнер с остатками разгромленных частей.
21 апреля 1945-го он приказал Штайнеру выступить на юг, прорвать фланг наступавших советских войск и восстановить оборонительные позиции на юго-востоке Берлина.
— Вот увидите, — горячо убеждал он Штайнера, — что русские потерпят самое крупное и кровавое поражение в своей истории у стен Берлина. Отход на запад воспрещен для всех без исключения подразделений. Офицеров, которые осмелятся не выполнить это распоряжение, арестовывать и расстреливать на месте. За исполнение этого приказа отвечаете головой!
— Яволь, мой фюрер! — ответил ему Штайнер без особого энтузиазма.
Весь последующий день 22 апреля Гитлер ожидал начала контрудара Штайнера, но тот так и не отдал приказ о наступлении. Атаковать превосходящие силы противника с десятью тысячами солдат было, по его мнению, безумием. Гитлер снова и снова запрашивал сведения о контрударе Штайнера, но военные, находившиеся в ставке и знавшие, что обергруппенфюрер СС никакого удара не нанесет, предпочитали помалкивать.
Лишь под вечер Гитлер узнал истину, которая его доконала. Дико крича и топая ногами, он обвинил всех в предательстве и трусости — вначале его бросил в беде вермахт, а теперь и СС. Национал-социалистическая идея погублена, смысл жизни потерян. Берлин он, однако, не оставит, а умрет в своей столице. Окружавшие его люди ошеломленно смотрели на конвульсивные движения фюрера, который, вскрикнув, мешком упал в кресло.
Вспоминая о тех днях, Траудль со слезами на глазах рассказывала, как Гитлер позвал в свой кабинет всех остававшихся у него в бункере женщин — ее, фрау Кристиан, свою новую повариху Констанцию Манциали и Еву Браун. Гитлер сказал им, что все кончено и что они должны немедленно покинуть Берлин. Его лицо в этот момент было настолько безжизненным, что казалось, будто на него уже надета посмертная маска. Женщины стояли совершенно ошарашенные. Потом Ева Браун подошла к нему, взяла обе его руки в свои и взволнованно произнесла: «Ты должен понимать, что я остаюсь. Я тебя никогда не оставлю». Тогда он наклонился вперед и впервые в присутствии посторонних поцеловал ее в губы. Растроганные этой сценой фрау Кристиан и Траудль заявили, что они тоже остаются.
Гитлер поблагодарил их за преданность и сказал: «Вот бы моим генералам вашу храбрость!», после чего добавил: «Я должен застрелиться». На вопрос Траудль, почему бы ему не попытаться бежать, Гитлер ответил: «Я не хочу попадать в лапы к врагу живым». Тогда фрау Кристиан спросила фюрера: «Ну зачем же совершать самоубийство?» Отвечая на этот вопрос, Гитлер повторил, что не хочет, чтобы враг взял его живым. У него, фюрера, нет сил пойти в бой со своими солдатами, и никто из его верных соратников не застрелит его, если он их об этом попросит. Так что остается сделать это самому. Гитлер сказал, что у него есть несколько капсул с ядом. Опасаясь попасть в плен к русским, чего больше смерти боялись все женщины в осажденном Берлине, Траудль попросила у Гитлера ампулу с цианистым калием для себя, дабы воспользоваться ею при необходимости. Гитлер выдал ей капсулу с ядом, заметив при этом, что предпочел бы сделать ей более приятный прощальный подарок.
На вопрос Ирмы, почему же она все-таки осталась с Гитлером, Траудль, вздохнув, грустно произнесла, что она не могла просто встать и уйти, когда от фюрера все разбегались, как крысы с тонущего корабля.
— И потом, — добавила Траудль, — мне просто некуда было идти. Мне было страшно покидать такое надежное бомбоубежище, как фюрербункер. Ведь родители и друзья отговаривали меня служить у нацистов. И что теперь? Я приду домой и скажу: «Здравствуйте, вот я и вернулась»? Как только припекло, я сразу поняла, что ошибалась?
— Насчет того, что в фюрербункере тогда было безопасней, я с тобой согласна. Я в то время с двухлетней дочкой жила у себя дома в Берхтесгадене с родителями, — вспомнила Ирма. — У нас все было тихо, как в мирное время, пока под самый конец войны не прилетела армада союзников и все вокруг разбомбила. Когда бомба разорвалась во дворе нашего дома, мои родители погибли, а мы с Магдой уцелели только потому, что вовремя успели спрятаться в подвал.
На долю Траудль Юнге выпало задание задокументировать последнее политическое и личное завещание фюрера. В первом преобладали традиционные для Гитлера обвинения в адрес евреев, уверения в собственной невиновности и призывы к духу сопротивления. Затем он начал диктовать личное завещание, в котором объявил о своем решении взять в жены женщину, которая «после многих лет верной дружбы прибыла по своей доброй воле в этот осажденный город, чтобы разделить мою судьбу, и по ее собственной просьбе она идет на смерть как моя жена».
Закончил Гитлер словами о том, что он сам и его супруга хотят, чтобы их тела были немедленно сожжены. Записав все это дрожащей рукой, Траудль ушла в соседнюю комнату, чтобы перепечатать записанные тексты на машинке.
Тем временем в зале для совещаний была организована церемония регистрации брака. Из находившегося поблизости подразделения фолькештурма вызвали муниципального чиновника по фамилии Вагнер и попросили его зарегистрировать брак фюрера с Евой Браун. Ева облачилась в свое любимое длинное черное платье, Гитлер был в парадном мундире.
Церемония оказалась короткой. С учетом особых обстоятельств бракосочетание было проведено по законам военного времени, то есть незамедлительно. Адольф Гитлер с Евой Браун заявили, что имеют безупречное арийское происхождение и не страдают наследственными болезнями. В брачном протоколе было отмечено, что их просьба удовлетворяется и что заявление «проверено и признано надлежаще обоснованным». Новобрачная была так взволнована, что начала подписываться своим девичьим именем, но тут же зачеркнула начальную букву «Б» и написала: «Ева Гитлер, урожд. Браун». После чего все перешли в личные покои фюрера, где собрались секретарши, кухарка фройляйн Манциали, готовившая Гитлеру диетические блюда, а также несколько адъютантов, чтобы немножко выпить и повспоминать о былых временах.
Фюрер отвечал на поздравления шутками и даже выпил немного токайского вина. Ева сияла. Она вышла в коридор принимать поздравления. В разных комнатах стихийно возникали вечеринки. Гитлер был рассеян и поминутно выходил узнать, напечатано ли завещание.
Траудль закончила работу около четырех часов утра. В зале совещаний Гитлер поставил свою подпись под политическим завещанием. Ева встала в полдень. Ординарец фюрера приветствовал ее, как обычно, словами: «Доброе утро, любезная фройляйн». Улыбаясь, она сказала, что теперь ее можно называть «фрау Гитлер». Она попросила служанку Лизель передать обручальное кольцо ее подруге Герте Шнайдер, потом вручила Лизель кольцо на память. Затем она подарила Траудль Юнге самую ценную вещь из своего гардероба — манто из черно-бурой лисы. «Надеюсь, это доставит вам радость», — сказала Ева.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
