мне,
И потихоньку считали
Камешки-звезды на дне…
— poem-
Да, хорошая штука жизнь.
Я уснул под монотонное жужжание вражеского самолета, кружившегося в бездонной холодной голубизне. Бомбы не падали — очевидно, станция была пустынна.
III
тром за завтраком я откровенно позевывал, капитан мирно бурчал что-то о влиянии войны на юнцов в военной форме.
— Вижу, что не спали, батенька. Нехорошо, ночью спать надо. Вот с кого берите пример — тоже молод, а свеж, как огурчик, — и показал на чистенького, причесанного, перекрещенного ремнями старшину.
Старшина принял это как должное, незаметно лукаво подмигнул.
Старшина был парень дошлый. Я погасил улыбку.
Сначала я хотел посоветоваться со Степановым насчет майора с орденами и его загадочной встречи с ксендзом в костеле. Но потом решил не делать скоропалительных выводов и поработать над этой проблемой самому.
Я вышел в город и медленно побрел по улице. Ноги сами несли меня к костелу, почему — я даже ясного отчета дать себе не мог. У каменного столба решетчатой ограды я присел на тумбу и осмотрелся — улица была пустынна. Послышались легкие шаги, рядом кто-то робко произнес по-немецки.
— Добрый день, господин офицер.
— А, Петер, здравствуй, камрад, как дела? — Мальчик был одет по-рабочему, из кармана спецовки торчал моток проволоки.
— С работы иду, — пояснил Петер, — пообедать, мама, наверное, заждалась.
— Где же ты работаешь?
— На станции электромонтером и на маслозаводе, вот уже два года, с тех пор как отца…
— А отец погиб на фронте?
— Нет. Он работал машинистом, ночью гестаповцы вошли к нам, арестовали отца и увели. Он пробыл в тюрьме шесть дней… потом умер от воспаления мозга — так они сказали… Гроб нам выдали, но открывать не велели… Отец никогда не болел…
Я положил Петеру руку на плечо.
— Мужайся, парень. Крепись. Старайся быть достойным отца. Ну, давай лапу.
Петер улыбнулся, потряс мне руку обеими руками, но вдруг насторожился.
— Я побегу, вон мой шеф идет.
— Какой еше шеф?
— Начальник станции Генрих Вальтер. Молиться идет.
Вдалеке шагал длинноногий человек. Он быстро приближался. Железнодорожная форменная фуражка с огромным козырьком скрывала полное, бледное лицо.
— Почему ты думаешь, молиться?
— Он часто ходит — очень набожный.
Петер еще раз тряхнул мне руку и исчез.
Железнодорожник снял фуражку, пригладил белесые волосы и прошел в костел. К моему удивлению, он даже не склонился перед распятием у входа. Вот так набожный человек, а, впрочем, я не знаток религиозных ритуалов. Может, так и надо.
Я собрался уходить. Еще раз окинул взглядом безмолвный костел и медленно двинулся вдоль ограды. У последнего столба сидел на складном стульчике слепец, рядом стояла баночка для подаяния. Я опустил в нее несколько монет и едва не вскрикнул от удивления. Баночка находилась у самого серого каменного столба, а на его гладкой поверхности была нацарапана солдатская каска, точно такая, какая была в записной книжке Сибирцева.
Я еще раз всмотрелся — сомнений быть не могло. Что же это значит?
Вечером я поделился своими соображениями с капитаном, он отнесся к этому скептически.
— А чепуха, шпиономания, всюду вам они чудятся, а впрочем, — он, видимо, подумал о смерти Сибирцева, — скоро приедет на место лейтенанта человек, он во всем разберется.
— Пока солнце взойдет, роса очи выест, но я попытаюсь сам разобраться…
— Попытка не пытка, — отозвался капитан, — действуйте, только без мальчишеских причуд.
Я покраснел, вспомнив ночевку в комнате Сибирцева. Я рассказал Степанову о майоре с орденами и его поведении в костеле. Капитан выслушал меня внимательно, затем спустился вниз к дежурному и возвратился с книгой регистрации.
— Сделаем запрос в штаб армии.
— Какой запрос?
— Об этом майоре. Кто он, что он, где родился, зачем родился.
Капитан улыбнулся, но глаза его выдавали волнение.
Мы написали запрос о майоре Мартынято Викторе Ивановиче, прибывшем на излечение из в. ч. 33875 в. Эти сведения были взяты из регистрационной книги. Я отстукал запрос одним пальцем на машинке, с согласия капитана взял старшину и поехал в штаб армии. Старшина вел машину, как заправский гонщик. Всю дорогу он гнал на предельной скорости, и сидевший сзади Саша Малоличко осторожно покряхтывал — видимо, не по душе пришлась солдату такая езда. Расстояние до штаба армии мы покрыли часа за полтора. Старшина поставил машину в тень, закурил и предложил Саше — тот покачал головой.
— Да ведь ты у нас праведник — не пьешь, не куришь…
Саша усмехнулся, а старшина подошел ко мне и спросил.
— Товарищ старший лейтенант, а зачем мы сюда приехали?
— Нужно навести справки об одном человеке…
В штабе армии меня направили в один из отделов к подполковнику Васину. Подполковник хмурый, желчный, небрежно одетый разговаривал со мной неохотно (он отдыхал и адъютанту пришлось его разбудить). Молча подполковник прочитал запрос — порылся в каких-то, ящиках, выдвинул ящичек, похожий на библиотечный каталог, покопался в нем и, позевывая, буркнул:
— Город К. площадь Геринга.
Встретив мой недоумевающий взгляд, он объяснил, как проехать в город и разыскать площадь. Такое «пояснение» ясности не внесло. Я злился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подполковник удивленно взметнул брови.
— Вы меня поняли?
Я окончательно разозлился.
— Не совсем. Что ж этот майор на площади Геринга делает? Он там служит или ему памятник стоит?
Подполковник спокойно посмотрел на меня, почесал за ухом, медленно достал папиросу и закурил.
— Угум, — пыхая табачным дымом, выдохнул подполковник. — Памятник и есть… — Он еще раз затянулся. — Только небольшой, скромный. Сам видел.
— Если вы намерены шутить…
— Какие шутки, — рассердился подполковник, — Мартынято похоронен там, битый час вам толкую.
— Похоронен! — чуть не заорал я. — Не может быть?!
Подполковник пожал плечами и вышел.
На улице меня встретил старшина.
— Ну как, порядочек? — Я кивнул.
Мы сели в машину. Саша откуда-то приволок молоко, старшина распечатал пачку галет, вытащил из полевой сумки толстую плитку шоколада.
— Голландский, трофейный, Гитлер всю Европу ободрал.
Прихлебывая холодное молоко из пластмассового черного стаканчика, я обдумывал слова подполковника. Старшина ораторствовал. Обычно лаконичный, он стал странно разговорчив и заспорил с Сашей о Гитлере — куда он будет удирать. Саша считал, что в Испанию. Старшина не соглашался.
— В Африку он драпанет, вот увидишь. Ему врачи цвет кожи изменят и будет он, как папуас.
— Как же, будет, — лениво тянул Саша, — папуасы ему вмиг харакири сделают. Ось побачишь.
Холодное молоко было очень вкусным, но ощутимо отдавало чем-то едким. Принюхавшись, я понял, что во фляге минут десять назад было нечто более крепкое. Вот чем объяснялась
