где-то за городом у него есть дача, записанная на кого-то из его шайки, где он оборудовал некое подобие штаба и пыточных камер.
После той драки, возле «Машука», Рыхлого довольно быстро отпустили, а двоих человек отправили в больницу в тяжёлом состоянии, но ни один из них, так и не написал на Кузяева заявления в милицию.
В общем, такой вот краткий портрет…
Влияние партии, за последнее время весьма упало: начался период либерализации в СССР. На последнем, 23 съезде КПСС, был провозглашён курс на демократизацию и введение, так называемой «венгерской модели» для государственной экономики, то есть возникновение мелкого и среднего частного предпринимательства. В стране начались изменения, и вместе с ними, граждане стали волноваться: расцвели рыночные спекулянты, «челночные» торговцы заполонили прилавки магазинов и ларьков пёстрыми яркими, но не самыми качественными зарубежными товарами. Подняли голову криминальные группировки. Конечно же, в такой обстановке, работать в органах стало значительно сложнее, количество преступлений росло, и, зачастую, мы и сами не знали, виновен ли человек согласно еженедельно меняющемуся законодательству, или же нет. Но при всём этом хаосе, мы, рядовые сотрудники милиции, были единственными, кто мог хоть как-то противостоять волне беспорядка. Генеральный секретарь партии, Брежнев, был дряхлым старцем, и его смерть маячила не за горами. За власть будут бороться сразу несколько групп партийных лидеров, а значит ещё долгое время им будет не до страны. Это печально, но факт. Я надеялся, что к власти придёт Юрий Владимирович Андропов, директор КГБ — вот кто мог бы навести в стране порядок. Ну, а пока, можно было надеяться только на самих себя. В подобной обстановке, раскрытие серии убийств в нашем районе, было дело чрезвычайной важности, вот по какой причине, я, в нарушение должностных инструкций, решил поработать в свободное время, на манер частного детектива: бюрократическая машина МВД скрежетала ржавыми шестерёнками чиновничьих препонов.
Мой лучший друг, Мишка Скуридин, был человек кристальной честности, добрый, умный, начитанный. Но при всём при этом, такой же резкий, принципиальный и конфликтный, в вопросах порядка и закона. Для него не существовало оттенков: он делил мир на чёрное и белое.
— Какого хрена ты делаешь?! — крикнул он, вскинув брови, — Лёх! Я тебя не узнаю! Что это за детская самодеятельность?
— Миш, может ты немного остынешь? — мне было как-то не по себе, когда он начинал так со мной разговаривать.
Затылок ещё сильно болел, а мой череп украшала повязка. Рана была не опасная, но голова ныла тупой пульсирующей болью.
— Лёша! — он хлопнул по столу папкой, да так, что подпрыгнула трубка на дисковом телефоне, чёрного эбонита, — я остыну, когда ты напишешь несколько объяснительных!!! А потом я влеплю тебе выговор! Чтоб до тебя дошло! Ты должен действовать согласно закону! Ты должен был рапорт написать! Доложить, и написать рапорт! Тут не глупее тебя люди работают! А у многих, ещё и опыта по больше…
— У меня сейчас перепонки треснут, товарищ старший лейтенант, — я молитвенно сложил руки на груди и сделал брови «домиком».
Он посмотрел на меня с откровенной злостью.
— Тебя, дурака, прибить могли, ты понимаешь?
— Так не прибили же… — я вздохнул.
— Это нелепая случайность, — процедил он сквозь зубы.
— Я очень рад, что ты так счастлив по этому поводу, — ответил я обижено.
— Тебе нельзя в органах служить, ты понимаешь? — он подошёл ко мне, и склонился сверху, напоминая фигуру подъёмного крана, — ты считаешь себя главным умником. И это не в первый раз уже. А мы работаем в команде.
— Слушай, прекрати на меня орать, — я, наморщив лоб, поглядел на свисающее с подъёмного крана, гневное лицо товарища, — я же не знал, что я найду в подвале…
— Поэтому и взял с собой отмычки и фонарик? — он скривил губы, досадливо поморщась.
— Вот и хорошо, — кран качнулся и вновь стал Михаилом, — посидишь на больничном, подумаешь о жизни, может башка соображать начнёт, после того, как по ней съездили.
— А знаешь, почему у меня нет сотрясения мозга? — спросил я вяло.
— Конечно знаю! Трясти не чего! — он сверкнул глазами, совсем, как вспышка электросварки, — вот сейчас людей не хватает, а я настоял, чтоб тебя на больничный отправили… Всё, свободен!
Я встал и поплёлся к выходу.
— Некоторых людей, власть развращает, — пробормотал я, как мне казалось, совсем тихо.
— Иди к чёртовой матери отсюда! — донеслось сзади…
…………………………………………………………………………………………..
Маша долго меня ругала за то, что у меня такая ужасная работа, она договорилась даже до того, лучше бы я полетел в космос. Только не дальше орбиты. Это заявление едва не спровоцировало новую вспышку конфликта, но, я с трудом сдержался.
Конечно же, потом мы помирились, и, учитывая её навыки в медицине (она работала в 67 клинике медсестрой), она немедленно принялась лечить мне голову, не смотря на все мои заверения, что она неизлечима. Окончательный мир и покой в отношениях воцарился после того, как я пообещал, что на выходных мы обязательно пойдём в «Балтику», на фильм «Через тернии к звёздам», а потом погуляем по Парку Культуры Северное Тушино, где будут гуляния, и концерт, посвящённый Дню Космонавтики.
Я ничего не имел против, к тому же мы редко виделись, последнее время, и надо было как-то украсить наши отношения, пусть и простой, но романтикой праздника. Маша сказала, что придёт вечером, сменить повязку. А пока, она советовала мне взяться за книги. За книги я не взялся, хотя и хотелось бы. Вместо этого, я купил в ларьке разливного пива, взял блокнот с химическим карандашом, три жаренных сосиски, баночку горчицы. Затем отрыл на балконе бабушкин шезлонг, напоминающий деталь древнего планера Братьев Райт, ещё прихватил с собой старую списанную милицейскую рацию, настроенную на нашу частоту. Всё это я красиво расставил на крыше нашей девятиэтажки. День обещал быть тёплым и солнечным, а в свой первый выходной, я собирался сделать очень многое. Весь созданный комфорт был необходим мне, чтоб расслабиться, отвлечься и подумать, как следует.
Я начал рисовать в блокноте схему, в которой обозначал такие пункты, как «Халва», «Рыхлый», «деньги», «таксопарк», «кости»…
По ярко-голубому небу плыли рваные салфетки не частых облаков, скользили силуэты ворон. Внизу шумел город.
Я связался по рации с Авакяном.
— Лёх, ты же на больничном? — ответил он, — погоди, сейчас отойду в сторонку… — захрипело из динамика, — ну, чего тебе, герой-инвалид советского сыска?
— Меня интересует этот свидетель, как его, ну, который Антипова, этого космонавта, водитель…
— А, Калач, Валерий Георгиевич? Как же-как же… Ничего он интересного не рассказал, кроме, как про тех ребят, с водкой. Но
