Изумляет еще и то, что «Птички» играют не на стадионе «Ветеране», а на «Линкольн файненшл филд» — все как говорил Джейк. После окончания прошлого сезона каким-то неведомым образом успели отстроить целый стадион, а я, видимо, пропустил всю шумиху, пока лечился в психушке. И все-таки что-то тут не так.
— А где находится «Линкольн файненшл филд»? — спрашиваю как бы между прочим, когда в перерыве показывают рекламу.
Отец молча поворачивает ко мне голову. Он меня на дух не выносит. На его лице написано отвращение, словно смотреть футбол, сидя в одной комнате с ненормальным сыном, для него настоящая пытка.
— В Южной Филадельфии, как и все стадионы, — отвечает брат слишком поспешно. — Вкусные тосты, мам.
— А с «Вета» можно увидеть «Линкольн файненшл»?
— «Вет» снесли, — говорит Джейк.
— Снесли?.. Что значит — снесли?
— Двадцать первого марта две тысячи четвертого, в семь утра. Рухнул как карточный домик, — не глядя на меня, отвечает отец, прежде чем высосать комочек оранжевого мяса из куриной косточки. — Больше двух лет назад.
— Что? Да я был на «Вете» еще прошлой… — Тут я запинаюсь, потому что начинает кружиться голова, а к горлу подкатывает тошнота. — В котором году, ты сказал?
Папа открывает рот, чтобы ответить, но мама опережает:
— Пока тебя не было, многое переменилось.
Я все равно отказываюсь верить в то, что стадиона больше нет. Не верю даже после того, как Джейк достает из машины ноутбук и показывает мне скачанное из Сети видео сноса с помощью взрыва. Стадион «Ветеране» — мы называли его бетонным бубликом — валится, как поставленные в круг костяшки домино, и на экран набегает облако серой пыли. От такого зрелища у меня просто сердце рвется, хоть и подозреваю, что эти кадры — всего лишь компьютерная фальшивка.
В детстве отец часто брал меня туда на игры «Филлиз»,[5]и, конечно же, все матчи «Иглз» мы с Джейком смотрели именно там. Трудно поверить, что такой колоссальный памятник моему детству могли уничтожить, пока я был в психушке. Когда ролик заканчивается, прошу маму выйти со мной на минутку из комнаты.
— Что такое? — спрашивает она на кухне.
— Доктор Патель сказал, что из-за новых лекарств у меня могут появиться галлюцинации.
— И?..
— Кажется, мне только что привиделось, будто Джейк показал на своем компьютере, как взорвали стадион «Ветеране».
— Дорогой мой, так все и было. Его снесли больше двух лет назад.
— Который сейчас год?
Она отвечает не сразу:
— Две тысячи шестой.
То есть мне тридцать четыре. Время порознь длится уже четыре года. Быть этого не может.
— Откуда мне знать, что сейчас не галлюцинация? Откуда мне знать, что ты — не галлюцинация? Вы все — галлюцинация! Все вы! — Я срываюсь на крик, но ничего не могу с собой поделать.
Мама качает головой, пытается дотронуться до моей щеки, но я отбрасываю ее руку в сторону, и она снова плачет.
— Сколько времени я провел в психушке? Сколько? Говори!
— Да что там такое? — зовет отец. — Мы тут футбол, вообще-то, смотрим!
— Тсс! — шепчет мама сквозь слезы.
— Сколько? — кричу.
— Да скажи ему, Джини! Давай! Все равно узнает рано или поздно! — кричит отец из гостиной. — Говори же!
Хватаю маму за плечи, трясу так, что у нее мотается голова, ору:
— Сколько?!
— Почти четыре года, — отвечает Джейк.
Оборачиваюсь: брат стоит в проеме двери.
— А теперь отпусти маму.
— Четыре года? — Я смеюсь и отпускаю мамины плечи.
Она закрывает рот руками, в глазах слезы и жалость.
— Да вы что тут все, разыграть меня…
Слышу мамин крик, чувствую затылком холодильник, а потом сознание покидает меня.
Самый страшный человек на свете
Вернувшись в Нью-Джерси, я считал, что нахожусь в безопасности: не верил, что Кенни Джи может последовать за мной сюда из психушки. Теперь-то я понимаю, какая это была глупость с моей стороны, ведь Кенни Джи ужасно талантливый, находчивый и влиятельный, с таким человеком нельзя не считаться.
Я сплю на чердаке, потому что там невыносимо жарко. После того как родители укладываются, я поднимаюсь наверх, выключаю вентилятор, забираюсь в свой старый зимний спальник, застегиваю молнию так, что снаружи остается только лицо, и начинаю потеть, сгоняя жир. Без вентилятора температура быстро поднимается, очень скоро мешок промокает насквозь, и я физически ощущаю, как худею. Так я провел уже несколько ночей, и ничего странного не происходило.
Однако сегодня, когда я лежу в темноте и обильно потею, до меня вдруг доносятся чувственные переливы синтезатора. Крепко зажмурившись, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти: я же понимаю, это всего лишь галлюцинация, как и предупреждал доктор Патель, — но тут Кенни Джи дает мне пощечину. Открываю глаза: он стоит прямо передо мной, в доме моих родителей, и шапка кучерявых волос, словно нимб, обрамляет его лицо. Безупречно загорелый лоб, вечная легкая щетина, резко очерченный подбородок. Три верхние пуговицы рубашки расстегнуты, чуть обнажая волосы на груди. Мистер Джи, может, и не похож на злодея, но для меня он самый страшный человек на свете.
— Как? Как ты меня нашел?
В ответ Кенни Джи подмигивает и подносит к губам сверкающий сопрано-саксофон.
Меня бросает в дрожь, хотя я весь мокрый от пота.
— Пожалуйста, — прошу, — оставь меня в покое!
Но он делает глубокий вдох, саксофон выводит первые пронзительные ноты «Певчей птицы» — я уже на ногах, как есть, в спальнике, вновь и вновь бью себя правой пястью по белому шрамику над правой бровью, пытаюсь выгнать музыку вон — бедра Кенни Джи покачиваются прямо перед моими глазами — и с каждым ударом кричу: «Замолчи! Замолчи! Замолчи!» Раструб саксофона упирается мне в лицо, оглушая звуками джаза, кровь приливает ко лбу — соло Кенни Джи достигает кульминации: бум-бум-бум…
Мать с отцом пытаются ухватить меня за руки, а я кричу:
— Перестань играть! Перестань! Пожалуйста!
Когда мама от удара отлетает в сторону, отец со всей силы пинает меня в живот, отчего Кенни Джи исчезает, а музыка прекращается. Я оседаю на пол, хватая ртом воздух, папа вскакивает мне на грудь и заезжает кулаком в челюсть, а мама уже пытается оттащить его от меня, я всхлипываю как ребенок; мать кричит на отца, чтобы перестал драться, и вдруг он отпускает меня, а мама утешает, говорит, что все будет хорошо, — это после того, как мой собственный отец со всей силы приложил меня по лицу.
