ж вчера не забрал?
– Спешил. – Анжелочка была в своей любимой стихии свободной импровизации. – В общем, бабуль, Сашка просил ту майку – ну, красивую.
– Черную что ль?
– Точно, черную.
– А ты заходи что ль, что стоишь, как не родная? Я оладушков напекла, чайку попьем, потолкуем.
– Простите, простите, бабуль, – некогда. Я ведь только на минуточку забежала – на учебу тороплюсь. В другой раз с удовольствием!
– А где учишься-то?
– В медицинском.
– В медицинском – это правильно. Ты погоди, сейчас принесу…
6.
Когда они выбрались из маршрутки напротив военкомата – неприметного памятника архитектуры позапрошлого века, Анжелочка опять спросила:
– Обамыч, ну пожалуйста, ну для чего майка? Как вся эта фигня нам с нарядом поможет?
– Анж, – вздохнул колдун. – Обамич не хотеть тебье говорить, не хотьел пугать свою Анж, чтобы она не думала про него плохо. Магия бокора… эта… не для слабоньервных. Тебе не надо.
– Это ты кого слабонервной назвал? Меня?! – вскинулась на него помощница по призыву. В ее взгляде было столько праведного гнева, что Петрович под ним съежился и стал на голову ниже. – Да я, когда ты в своей Африке бананы собирал, уже родине служила!
Скажи ему про Африку и бананы кто-нибудь другой, Петрович не раздумывая вытряс бы из него Большого Ангела, а тут только с виноватой улыбкой посмотрел на свою чаровницу:
– Простьи.
– Я тебе не дешевка какая-то истероидная!
– Простьи.
– У меня второй разряд по стрельбе! У меня папа мент!
Колдуну хотелось провалиться сквозь землю. С этим нужно было срочно что-то делать, и он решился. Взял ее за руку:
– Ладно, пошли.
Петрович распахнул перед ней дверь военкомата. На проходной показал дежурному за стеклянной перегородкой временный пропуск, выписанный Болдыревым, провел Анжелочку по коридору к выходу во внутренний двор. Здесь они прошли вдоль стены из старинного бурого кирпича и остановились возле небольшой двери с навесным замком. Доски двери подгнили внизу и были покрыты слоями сине-зеленой шелушащейся краски. Петрович достал ключ, отпер замок. На них пахнуло зябкой подвальной сыростью и еще чем-то приторным. Ступени из желтовато-серого камня вели вниз, в темноту.
– Ни фига себе тут у нас катакомбы! Бомбоубежище что ли?
– Идьем. – Петрович согнулся почти пополам и первый протиснулся внутрь. Анжелочка зацокала следом. Спускаться пришлось недолго. Колдун нашарил где-то на стене выключатель. Вспыхнула тусклая лампочка. Небольшая каморка под кирпичными сводами была завалена разным хламом. Здесь были фанерные щиты с шагающими по плацу солдатами, радиусами поражения при ядерном взрыве или текстом военной присяги. Здесь были древки флагов, увенчанные серпами и звездами, старые театральные кресла, пыльные макеты каких-то обгоревших зданий, старый портрет из кабинета полковника… Но самое главное – здесь был деревянный стол, на котором лежал голый мужчина лет пятидесяти. Судя по неподвижности, а также по слабому, но характерному запаху, витавшему в воздухе, мужчина был мертв.
Сердце бесстрашной Анжелочки екнуло, а съеденный утром салатик запросился обратно:
– Это… жмурик, что ли?
– Коньешно, – улыбнулся Петрович. Анжелочке эта улыбка показалась какой-то зловещей. Вспомнилось не к месту, что среди негров встречаются людоеды: что если он сейчас пообедает этим мужиком, а потом и ею на закуску?
– Что он… тут?.. Откуда? – промямлила она.
– Из морг. Обамич просил Таракана, Таракан привьез утром.
Товарища капитана в людоедстве конечно же было заподозрить никак нельзя. Анжелочку это немного успокоило. Правда, не до конца.
– Ти спрашивáла про майку. Давай сюда. Видьишь, он голи? Надо одьеть, – сказал колдун и выложил Анжелочке все подробности своего жутковатого ритуала. Оказалось, что любая вещь имеет со своим хозяином какую-то там тонкую энергетическую связь. Чтобы заставить нерадивого призывника отдать долг родине, всего-то и нужно, что надеть его майку на мертвеца. Тот, как ему и положено будет разлагаться. Уклонов же будет страдать и душевно и физически, не находя себе места. В конце концов он сам придет в военкомат: труп в его майке здесь, значит, идти ему больше некуда.
Анжелочка долго молчала, хмуря брови. Потом все-таки посмотрела на гаитянина:
– Так просто?
– Да.
– И это… работает?
– Если ти бокор, то да. Обамич – бокор.
– И когда Уклонов к нам… прибудет?
– Три-шетире дни. Очьень много – недьеля.
– Короче так, Обамушка. Если через неделю Уклонова не будет на призывной комиссии, я тебя урою. Я тебя в ментуру сдам за твои эксперименты со жмурами. Ты понял?
– Поньял, мой Анж, – глядя в пол, буркнул Петрович.
7.
– «Идет солдат по городу, по незнакомой улице…» – бодро пропел мобильник.
– Жан, ты офигел? – буркнули с противоположных нар.
Петрович разлепил глаза, нашарил телефон и скользнул большим пальцем по экрану.
– Какого рожьна? – шепнул он в трубку. – Нош…
– Здравия желаю. Разбудил? Ну извиняй. Есть новости.
Петрович встал, сунул ноги в шлепанцы и, стараясь не шуметь, вышел из комнаты. Сел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.
– Слушай, товариш Таракан.
– Я связался с кладбищами. Одним словом, все, как ты и говорил. Быкова, Котлова и Нетяева сегодня схоронили на втором. Духовского, Некрута, Салабонова, Слоникова и Дрищёва – на третьем.
– Хорош. Тогда надо сьегодня. У тьебя все готов? Транспóрт?
– Обижаешь. Заедем за тобой через полчасика: пойдет?
– Пойдьет. Анж тоже йедет?
– Да куда ж без нее? Заинтриговал ты, парень, нашу девку.
8.
После того, как на четвертый день призывник Уклонов поселился в одном из пустующих кабинетов военкомата, Анжелочка стала поглядывать на своего Обамыча (хотя, на какого, к лешему Обамыча? На Жана) с уважением и даже самую малость с восхищением. Вот это настоящий мужик: слово держит железно, хоть все это какая-то траханая чертовщина и так вообще не бывает…
Они тряслись в старом раздолбанном ПАЗике. В проходе между сиденьями грохотал по полу шанцевый инструмент. Тараканов был за рулем, Петрович и Анжелочка на заднем сиденье. Свою великолепную экипировку для охоты на уклонистов она сменила на спортивный костюм, была немного растрепанной, немного не накрашенной, но все такой же любопытной:
– Жан, что-то я все-таки не въехала насчет этих фанфыриков.
– Да всьо просто. Я сосал шерез трубку их души и закрыл в фанфирик. А без души шеловьек не живьет, жмур становúтся. Теперь он будьет жить, когда я хотьеть и делать, что я хотьеть.
– Жан, а тебе их не жалко? – почему-то вдруг спросила Анжелочка.
– Родине нужен сольдат? Или уже ньет? – блеснули в полумраке белые зубы Петровича.
– Страшный ты, все-таки, человек, Жан.
– Нье сси, прорвьемся.
– Приехали, Петрович. Второе кладбище, – сказал Тараканов. ПАЗик дернулся и встал, урча на холостом ходу. – Как мы их искать-то будем в темнотище?
– Льегко. – колдун встал, пригнулся, чтобы
