Здание надзорной коллегии насчитывало почти три десятка этажей, заполненных кабинетами многочисленных чиновников этого самого уважаемого во всей Розалии учреждения. Оно возвышалось надо всеми домами в центральном районе нашего урба. По старинному закону, изданному королём при создании коллегии, здание, занимаемое ею, должно быть выше всех остальных в городе. Это подчёркивало её значимость и тот факт, что от всевидящего взора коллегии ничто не укроется. Исключением, конечно же, был только королевский дворец. Выстроенное из местного серого мрамора здание казалось грязным в лучах недавно поднявшегося над горизонтом солнца. На крыше надзорной коллегии торчали кажущиеся снизу игрушками стволы зенитных пушек и пулемётов. Наш урб всё-таки был городом-крепостью, а потому два верхних этажа здания занимали солдаты гарнизонного полка противовоздушной обороны.
Часовых у дверей, конечно, не было, в просторном пустом вестибюле скучал гном-вахтёр в форменном сюртуке коллегии. Он едва успел подавить зевок, когда я вошёл, и, надо сказать, я едва не зевнул вслед за ним. Спать этой ночью мне не довелось.
Я отправился в коллегию прямо с нижних улиц. Тан распорядился, чтобы меня вывели на поверхность там, где скажу. Я выбрал место поближе к своей квартире. Когда я покинул подземелья урба, час был ещё достаточно ранний, так что успел заскочить домой и хотя бы немного привести себя в порядок перед визитом в столь почтенную организацию.
— Вам назначено? — отработано-строгим голосом поинтересовался гном, свирепо насупив брови.
— Я к инспектору Дюрану, — ответил я. — И нет, мне не назначено.
— Тогда…
— Тогда вы, милейший, сейчас наберёте внутренний номер инспектора Дюрана и, если он в столь ранний час окажется у себя в кабинете, сообщите, кто к нему пришёл.
Я положил на стол перед гномом своё удостоверение частного сыщика «Континенталя». Гном насупился ещё сильнее из-за того, что я посмел перебить его, однако больше перечить не стал и сделал то, что я сказал.
Дюран оказался на месте, и меньше чем через десять минут я уже сидел в его кабинете и грел пальцами пузатый бокал хорошего коньяка.
— Ну что, ротный, за тех, кто там остался, — торжественно произнёс Дюран, и мы молча выпили. Мы оба не любили вспоминать о войне, однако грех не помянуть тех, кому не повезло так, как нам, и они остались вечно молодыми лежать в ледяной грязи траншей. Инспектор спрятал обратно в шкаф бутылку и оба бокала — пить в такую рань никто из нас больше не собирался. Усевшись обратно в своё кресло, Дюран сложил руки, переплетя длинные пальцы, и спросил у меня: — Так с чем пожаловал?
Мой бывший взводный командир был из тех, о ком мечтают многие офицеры. Спокойный, уверенный, физически сильный и, главное, знающий, когда и как эту силу надо применять к личному составу, чтобы поддерживать в подразделении порядок. Его боялись и уважали, несмотря на чёрный цвет кожи выходца из колоний. Война не слишком сгладила расовую сегрегацию, и жителей Афры считали людьми второго сорта. Дюран, благодаря природному упорству, сумел преодолеть многие препоны и не только выбился в офицеры, но и после войны сумел сделать неплохую карьеру в надзорной коллегии.
— Хочу натравить тебя кое на кого, — усмехнулся я, глянув на часы над головой моего фронтового товарища. — Всё по делу и исключительно законно. Как говорится, и тебе полезно, и мне — приятно.
Как раз сейчас в двери министерства трудовых резервов и миграции должен был войти высокий человек в деловом костюме альбийского покроя с аккуратно остриженной рыжеватой бородой и клановыми татуировками на лице. В нём никто бы не узнал кавдорского тана. Сопровождал он неряшливо одетого мальчишку, опекуном которого являлся. Свидетельство было изготовлено безукоризненно и прошло бы любые проверки, я даже удивился, что подобные вещи имеются в распоряжении обитателей нижних улиц. Я примерно представлял, для чего они могут понадобиться, однако предпочитал не задумываться над этим вопросом. Пусть хоть сейчас послужат хорошему делу.
Под надзором опекуна мальчишка — тот самый, чудом выживший на «Милке» жучок — напишет официальное донесение. Донос, если проще, но не анонимный, а подписанный по всем правилам. Писать, конечно же, жучок не умел, и фиксировать его показания будет специальный чиновник, которым по счастливой случайности окажется именно Инноценз Вальдфогель, заранее предупреждённый надёжными людьми.
— И что же будет в этом доносе? — спросил Дюран.
— В нём будет самым подробным образом изложена печальная история малолетних работников порта, которые подрядились на сухогруз «Милка» для мелких ремонтных работ. — Детей в самом деле часто нанимали на подобные работы, ведь мальчуганы легко пробирались в такие закоулки двигательных отсеков кораблей, куда ни за что не попасть самому тощему взрослому. — Они стали свидетелями перевозки в трюмах сухогруза рабов, что запрещено законодательством Священного альянса, в связи с чем почти всех детей перебили. Одному удалось спастись лишь чудом, и, добравшись до своего опекуна, он первым делом выложил ему эту историю. Опекун же, как добропорядочный подданный, направился прямиком в министерство строчить донос.
— А сколько в этом доносе будет правды?
— Как ни удивительно, но почти всё — правда. Насчёт рабов уж можешь быть уверен. Что же касается мелочей, то и там всё чисто.
Документы о найме малолетних работников порта уже хранились в архиве профсоюза докеров. Изготовлены они были наилучшим образом и задним числом внесены в подчищенные реестры. Председатель профсоюза был настолько зол, что легко пошёл на это — его даже уговаривать не пришлось. Достаточно оказалось перехватить Гриджака, спешившего домой после долгой рабочей ночи, и сообщить гоблину, что нужно сделать.
— Одного в толк взять не могу, — развёл руками Дюран. — Ты ко мне зачем явился, раз так чисто сработано?
— Потому что у «Милки» очень хорошее прикрытие, — ответил я. — Настолько хорошее, что донос положат под сукно на веки вечные.
— Но, видимо, не настолько хорошее, чтобы охватить ещё надзорную коллегию.
— Может быть, и у тебя в руководстве есть те, кого подмазали или подмажут в ближайшее время. Однако если действовать быстро, они просто не успеют отреагировать.
— Разнос, — поднялся из кресла и энергично потянулся Дюран, — что может бодрить сильней, чем хороший разнос, устроенный с самого утра.
Я распотрошил баул[1], на котором, кажется, осталась ещё жёлтая пыль проклятого города Отравилля. С тех пор как вернулся оттуда, я ни разу не доставал его из шкафа, разве что для того, чтобы перевезти с одной съёмной квартиры на другую. Но сегодня я решительно плюхнул его на пол логова председателя профсоюза докеров и взялся вдумчиво потрошить.
— Зачем оно тебе? — спросил у меня хозяин этого помещения, да и почти всех доков нашего урба. — Ты всё сделал, зачем теперь лезть в драку?
