не принадлежи я богу, над которым у нее не было власти.
С тех пор, как я покинул кальмекак, где нас учили гимнам в честь все богов и богинь, прошло много времени. Я порылся в памяти и наконец произнес:
— Листья кукурузы с полей богов, о Изумрудная Госпожа, и свежие початки маиса, зеленые и нежные, я поднесу тебе. Белым мелом, новым пером я помажу Тебя. Сердца двух оленей, кровь орлов…
Шилонен сидела на корточках в середине двора, не сводя с меня глаз, и выражение на ее лице было почти мечтательным. Я продолжил:
— Дай мне наполнить Твои руки зубами змей, бутонами белых цветов и бирюзой из темных глубин, о богиня кактуса, наша Мать, наша Защитница.
Теперь она улыбалась мне довольной улыбкой ребенка. Я не дал себя обмануть. Ритуалы и песнопения создавались не без причины. Их творцы знали, что нравится богам, чем можно умиротворить их. Оскорбление, которое Тлалли и Йольцин нанесли Шилонен, было слишком велико, и все же она пробудила семена и дала кукурузе прорасти. Богиня имела право на воздаяние.
— Согласишься ли ты на договор, госпожа? — спросил я, опускаясь перед ней на колени.
Ее улыбка стала шире; я не видел ее лица, но чувствовал веселое удивление, разлитое в воздухе.
— А ты упрям, жрец. И довольно миловидный.
Ей, которую звали Чикомекоатль и Шилонен, мы отдавали сердца красивых девушек и юношей, чтобы те вечно прислуживали ей на небесах.
— Такова твоя цена? — спросил я.
Она улыбнулась:
— Звучит соблазнительно, жрец. Но недостаточно.
— Чего еще ты хочешь? — спросил я. — У меня нет ничего, кроме меня самого.
— Я знаю.
Она встала и протянула ко мне огромную руку. Чем ближе была ее ладонь, тем меньше она становилась, пока наконец не сравнялась в размере с двумя моими. Богиня взяла меня за подбородок и заставила поднять голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Прикосновение было теплым, слегка влажным, как земля после дождей. В ее глазах таились глубины ночи.
Я цеплялся за воспоминания об Учимитль, обо всем, что она для меня значила и до сих пор значит. Слишком долго я сдерживался, слишком долго не замечал своих чувств к ней. Теперь пришло время для настоящего жертвоприношения.
— Такова твоя цена? — снова спросил я, едва разжимая окаменевшие губы.
Улыбка Шилонен стала оскалом ягуара, попробовавшего человеческого мяса.
— Какой красавец, — прошептала она.
В ее глазах я видел свое отражение — таким, каким я был в молодости, высоким, красивым и гордым, а затем — таким, как сейчас, постаревшим, с седыми волосами, склонившимся перед ней в смиренной позе.
— Да, — сказала она. — Такая цена меня устраивает.
Кожа у меня начала гореть, как будто отслаиваясь, волнующее ощущение становилось все сильнее и сильнее, и тогда я понял, что породило его — прикосновения рук, которые скользили по спине, груди, затылку, и губ, ласкавших кончики пальцев и мочки ушей, пока наконец все мое тело не охватило отчаянное желание. Довольно приятное чувство, хотя какая-то часть меня восставала против него, зная, что так не должно быть, что я только что продал себя.
— Акатль! Нет!
Крик пробился сквозь мое оцепенение, и я узнал голос, зовущий меня по имени. Шилонен отпустила меня; я заметил, что стою на влажной земле, липнущей к ногам, а над головой у меня светят звезды.
Еще я увидел Учимитль, которая стояла у главного входа. Ее лицо все так же скрывалось под маской, поблескивающей в холодном свете. Мне пришлось сделать усилие, чтобы поднять голову и посмотреть на нее.
— Он не твой, — зло сказала она.
Шилонен рассмеялась:
— Он сам себя предложил. Добровольно, чтобы искупить обиду, которую мне причинил твой муж.
— Он не твой, — повторила Учимитль.
— А чей же? — насмешливо спросила Шилонен. — Твой? Ты не смогла удержать его.
— Нет, — голос Учимитль утратил всякое выражение. Она спокойно подошла к нам и остановилась перед Шилонен. — Если требуется жертва, возьми мою жизнь.
— Твою? — Шилонен засмеялась. — Ты столько лет отказывалась прийти ко мне. Ты скрылась от меня, затаилась в своем доме из страха, что кто-нибудь тебя увидит и никогда уже не забудет. И ты считаешь себя достойной жертвой?
Я не мог говорить. Я не мог броситься вперед и закрыть Учимитль рот до того, как она скажет нечто непоправимое. Я был прикован к одному месту, и мне оставалось только смотреть. Слушать. И осознавать свое бессилие.
Учимитль ответила едва слышно:
— Ты сделала меня достойной жертвой. Ты оградила меня от мира людей.
Медленным, нарочитым движением она подняла обе руки и сняла маску.
Я услышал, как маска с глухим стуком упала на землю. Это уже не имело значения. До сих пор я думал, что под ней скрываются следы проклятия, лицо чудовища, на которое невозможно смотреть без содрогания.
Действительность оказалась в чем-то страшнее.
Маска скрывала лицо. Нечеловеческое лицо. Все его преображенные черты излучали безжалостный свет. Кожа цветом походила на полированную бронзу, глаза сияли подобно изумрудам. Высокие скулы рдели в звездном свете, за приоткрытыми губами скрывались ослепительно белые зубы, и каждый из них был крохотным солнцем, совершенным и опаляющим. Такая красота — если то была красота — ослепляла, потому что человеческий разум не мог ни постичь, ни удержать ее. У меня начали слезиться глаза, и я понял, что навеки лишусь зрения, если подольше задержу на ней взгляд. Неудивительно, что Учимитль прятала лицо.
Шилонен повернулась и посмотрела на Учимитль, слегка наклонив голову, словно в восхищении перед собственным творением.
— Разве я не прекрасна? — спросила Учимитль, запрокидывая голову.
Даже в этом простом жесте таился соблазн. Я не мог отвести от нее взгляда, хотя мои глаза жгло так, будто кто-то насыпал в них пригоршню молотого красного перца.
— Разве я не желанна?
Шилонен не ответила. Учимитль подошла ближе, вытянув перед собой руки, и пальцами коснулась предплечья богини. Даже я почувствовал охвативший Шилонен трепет, заставивший содрогнуться весь мир.
— Моя жизнь за жизнь моего сына и его возлюбленного сына по оружию, — сказала Учимитль. — Хорошая сделка, как считаешь?
Шилонен молча смотрела на нее. Наконец она ответила:
— Ты перестала развлекать меня. Ты приняла мой дар.
Учимитль склонила голову набок, подражая своей создательнице:
— Может быть. Так мы договорились? — она с презрением указала на меня. — Он ничего не стоит.
Я знал, что она врет.
Шилонен улыбнулась, и ее улыбка наполнила двор подобно лучам солнца:
— Да, он ничего не стоит. Но тебе не удастся обмануть меня и убедить, будто для тебя он ничего не значит, — она рассмеялась. — И все же… мы договорились.
