– Не уйдешь… Не уйдешь, – стонал он, упиваясь своей полной и безраздельной властью и тем, что наконец-то понял, как ему надо, в чем соль и особое неизъяснимое удовольствие от всего того, что принято называть занятиями любовью.
Он понял, что ему нужно преодолевать сопротивление, подчинять, не идти на поводу, а делать именно по-своему, вопреки тому, что хочет та, что под ним. И ему даже нравится, что ей сейчас не хочется. Он доволен, что она отказывается – пусть. Все равно он сделает по-своему, так, как нужно ему.
И сделал.
Она вообще перестала подавать признаки жизни. Как кукла тряпичная. Ну и пусть. Зато ребенок получится наверняка.
– Ох, как же хорошо было! – выдохнул Слава, заботливо накинул на жену одеяло и обессиленный вконец своим подвигом провалился в сон.
Под утро проснулся – от Саны шел жар. Она горела. Не спала и не бодрствовала, находилась в неведомом ему прежде состоянии забытья. Он сунул ей градусник под мышку, вытащил чуть ли не сразу – сорок!!!
Вызвал «Скорую». Врач послушал: в легких чисто. Решил, что вирус какой-то. Сейчас какие только вирусы в людей не вцепляются. Сделали укол жаропонижающего. Дождались, пока температура и упала до тридцати восьми.
– Как вам? Полегче? – участливо спросил доктор.
– Спасибо, да, – шепнула больная.
Слеза катилась из ее глаза. От горячки? От плохого самочувствия?
– Вы понервничали вчера?
– Да. У меня бывает. Вдруг…
Славик не знал, что у нее так бывает. За все время, что они вместе, температура у жены поднималась лишь однажды, когда все вокруг грипповали. И не страшная, как сегодня, а вполне нормальная для недомогающего человека – тридцать семь и восемь.
Доктор велел сдать анализы, проверить почки. Да, конечно…
Все сделали и ничего не нашли. Никаких отклонений и воспалений. А температура держалась больше недели.
Так сгорало в Сане ее страдание. Ужас выходил вместе с жаром, потом, горячечным бредом.
Больше Ростислав себе подобных удовольствий не разрешал. И, кстати, старания той ночи прошли впустую: никакого ребенка не получилось, как не получалось потом годами.
Так они и жили.
Он ее любил.
Точно любил.
Наверняка.
Временами происходили всплески: сказывался отцовский характер. Требовал, чтобы все шло по его велению. Славе казалось, что жена это понимает и принимает. В остальном-то все у них просто великолепно. Другим на зависть. С детьми вот слишком надолго затянулось. Но врачи убеждали, что все в порядке, что все будет.
Вопрос времени, понимаешь…
Он любил размеренный распорядок, четкие правила жизни.
И прекрасно она усвоила эти правила: быть дома, когда он возвращается из поездок. Поменьше общаться с родными. Гнать куда подальше всех этих ее приблудных красавиц-моделей, вечно набивавшихся в подруги…
Но сегодня он вернулся, а ее нет.
Правда, вернулся он раньше обещанного. Ростислав частенько называл Сане дату возвращения на день-два позже. Просто для проверки, чтоб лишний раз убедиться в ее верности и любви к порядку.
Перед отъездом у них вышла размолвка. Какая-то дрянь ей позвонила. Что-то там наплела про срочную необходимость. А он велел остаться и проводить его. Она все равно собралась бежать, спасать свою подругу-лохушку. И он пообещал этого так не оставить…
В общем, вспылил… И потом несколько дней не звонил, чтоб знала. Чтоб понимала: его слово – закон.
Он нередко воспитывал жену молчанием. Чтоб ощущала она дискомфорт как последствие своих же действий.
Она обычно в таких случаях сама заговаривала. А он решал, хватит ли ему выдерживать характер или можно простить.
В этот раз он, как обычно, ждал звонка от нее и не дождался. Набрал ее сам.
«Вне зоны доступа»…
И так – несколько дней подряд. Рехнуться можно. И никто не знает, где она.
В офисе: «У нее же отпуск».
Родственничкам ее драгоценным он звонить не стал принципиально.
И вот теперь – один в их семейном гнезде.
Ну, где ее искать?
С чего начать?
Сто штук блинов
Сана открыла глаза.
Выспалась!
Вот чудо-то! Она по-настоящему полноценно выспалась.
Викуся все еще спала рядом в позе «руки вверх» и во сне шевелила пальчиками. Чуть-чуть. Надо ей ноготки подстричь, вот что. А то каких-то ниток набрала…
«Вечером, как искупаю, подстригу», – пообещала себе Сана.
Она осторожненько встала, чтоб не нарушить сон младенца, потянулась, глянула в окно. Сколько же они спали? Который час?
Одиннадцать! Вот это да! Викуся сжалилась и дала отдохнуть сверх меры.
Надо скорее ей еду приготовить. Проснется, а бутылочка тепленькая уже здесь. И требовать не придется.
Сана обложила спящую кроху подушками – хорошо, что та еще не умеет переворачиваться на пузо. Можно особо не тревожиться.
Расслабленно, не торопясь отправилась в ванную, глянула на себя в зеркало и впервые за долгое время понравилась самой себе. Несмотря на заспанный вид, на растрепавшуюся во время сна косу… Она увидела себя прежнюю, далекую девочку из прошлого, полную надежд, ожиданий, неясных предчувствий. И девочка улыбалась ей сквозь паутинку времени, словно уверенно обещала что-то, нежно подбадривала…
Сана улыбнулась себе, решительно встала под холодный душ, хорошенько растерлась, причесалась, заплела косу потуже, закрепив ее черной аптечной резинкой, как обычно делала в школьные годы.
Как хорошо!
И сейчас хорошо, и будет просто замечательно. Спящая красавица проснулась!
Так полушутливо подумала она о себе. И касалось это не недавнего пробуждения, а всей ее прежней жизни.
Не больше и не меньше.
Она достала из бабушкиного шкафа свой сарафанчик времен выпускного класса (он оказался даже ощутимо великоват), повертелась перед зеркалом. Предчувствие счастья усилилось. Время сегодня повернулось вспять. Говорят, так не бывает? Врут, похоже.
Вот стоит перед зеркалом счастливая девочка, которую родные называют Птича, решительно и радостно настроенная. Ей остается всего шаг. Переступишь порог – и окажешься в новой жизни. В семнадцать лет этого ждешь с нетерпением. Она давно забыла это ощущение. Или запретила самой себе чувствовать что-то подобное? И вот все вернулось.
Да будет так!
Птича быстро перемыла всю оставшуюся с вечера посуду в раковине, нагрела воду, размешала еду для Викуси. Та все еще спит, умница такая! Можно и себе что-то сварганить. Надо хоть чуть-чуть весу набрать. Хоть килограмма три, что ли. А то уж совсем неприлично. Одни кости остались. Как кто-то сказал ей недавно, «без слез не взглянешь».
