который они возвращаются, окончив свои дневные или ночные смены, отчалив от наших аэропланов – плавно, как автоцистерны с горючим после заправки. Я гадаю, который у них теперь час, виден ли уже рассвет. Я пытаюсь представить, что они будут есть на завтрак и чем запомнился им прошедший день. Как выглядят дома, индийские, японские, американские, куда они возвращаются с работы; каждый дом – маленькое государство.
Хотя плейслаг летчики испытывают куда чаще, чем джетлаг, сбой в ощущении пространства тоже связан со временем. Когда я рассматриваю старые черно-белые фотографии, я все время должен напоминать себе, что мир и тогда был цветным. И для людей, запечатленных на снимках, тот миг был такой же частью настоящего, как для меня эта минута, когда я гляжу на них. Плейслаг проделывает с пространством то же, что фотография со временем, – чудо, сотворить которое по силам только самолетам. Лишь они заставляют время бежать не назад в прошлое, а двигаться по горизонтали вокруг земного шара. Нашему разуму трудно ужиться с тем, что весь мир, все пространство могут пребывать с нами в один и тот же момент времени.
Как-то зимней ночью я летел в Нью-Йорк пассажиром. Самолет был почти пуст. Я сидел в среднем ряду, но иллюминаторы в самолете были крупные, и я хорошо видел город, проплывавший за ними. Экраны салонных мониторов были слегка наклонены в сторону окон и внешнего мира.
Телевизоры было смотреть некому, но, когда мы пошли на посадку, они еще работали. В иллюминаторах я мог разглядеть происходящее на экранах. Там шло комедийное шоу, снятое где-то в другом месте и времени. Мерцающий комик и его беззвучно смеющаяся публика плавно двигались сквозь ночь, накладываясь на ослепительно сияющий город под нами. Чуть дальше от меня, на другом экране шла передача об африканской саванне. Львы пробирались сквозь отраженные городские джунгли и разевали пасти, издавая неуловимый для уха рык.
Мне вдруг припомнилась торжественная форма папского обращения к народу – Urbi et Orbi – Городу и Миру. Вот он, мир – с высоты его видно лучше, чем откуда бы ни было. А вот город – до чего он прекрасен, когда раскинулся внизу, как электрическими огнями нарисованная карта. А вот иные пространства, наплывающие друг на друга в свободном и беззвучном движении, во вселенной, сотворенной самолетом.
«Столь много перемен, в теченье дня, / Под небосводом тешили меня»[3], – писал Вордсворт. За двенадцать часов на «Боинге-747» можно слетать из Токио в Чикаго, из Франкфурта в Рио-де-Жанейро или из Йоханнесбурга в Гонконг. Неблизкий путь, доложу я вам.
Как измерить полет в людях? Чем больше я летаю, тем это труднее. Иногда после долгого рейса я захожу в свой номер в гостинице, закрываю глаза, и на меня обрушивается тишина. Наконец-то я остался один, впервые за многие тысячи миль. Сколько человеческих лиц прошло перед моими глазами с тех пор, как я проснулся в том городе, где застал меня рассвет? Уверен, за один только рабочий день я вижу их больше, чем некоторые из моих предков видели за всю жизнь. Все, кто несколько часов назад летели со мной, давно уже разошлись каждый по своим делам. Пусть нехитрое сообщество людей, делящих одно пространство, распалось, самолет подарил жизнь множеству других человеческих общин по всей планете. Кто-то из бывших пассажиров сейчас пересел в другой лайнер, кто-то сидит в таком же гостиничном номере, как и я. Кто-то ведет машину по узкой дороге. Он уже почти добрался до своего дома, о котором я не имею ни малейшего представления. Или уже рассказывает, как долетел, тому, ради кого отправился в столь дальний путь.
Иногда, пытаясь уяснить для себя, что же такое современный полет, я думаю о воздухе. Нет, не о том пространстве, в котором мы движемся, и даже не о вордсвортовском небосводе, а скорее о чем-то противоположном. Какая ирония: то, что мы называем воздушным сообщением, то, что переносит нас сквозь всю эту огромную воздушную массу, тщательнейшим образом оберегает нас от непосредственного контакта с воздухом. Мне кажется, что в этом и заключается основная разница между тем, что испытывали пассажиры первых бипланов с открытыми кабинами, и тем, что испытывают путешественники наших дней. Никто пока не знает, на что похожа машина для телепортации (когда мы это выясним, я останусь без работы), но, кажется, мы уже можем приблизительно представить ее себе: уютная кабина или, может быть, удлиненный салон, наполненный кондиционированным воздухом и готовый доставить вас в любую точку планеты.
Я просыпаюсь в гостиничном номере после глубокого послеполетного сна. Гостиница находится в азиатском мегаполисе. Мне не сразу удается вспомнить, в каком именно. Когда название всплывает у меня в голове, я встаю, подхожу к окну и отдергиваю штору. Мне открывается вид на бурные воды залива, будто срисованные с картин мариниста прошлых веков. Я поднимаю глаза, и, прежде чем обратиться к небу в поисках самолетов, идущих на посадку, мой взгляд скользит по фасадам небоскребов, залитых светом реклам и увенчанных гигантскими логотипами. Я принимаю душ, одеваюсь и выхожу на ярко освещенную улицу – побродить в толпе людей, возвращающихся с работы или просто спешащих на встречу с друзьями. Вглядываюсь в верхние этажи высотных домов, что растворяются в беззвездной дымке, и пытаюсь вспомнить, сколько же миль и часов назад я в последний раз был на воздухе.
Я отматываю время, тяну за ниточки воспоминаний. Вижу раннее лондонское утро, как я шел к метро и как вскочил на эскалатор, даже забыв сказать «до свидания» серенькому небу. Потом поезд метро, и еще один поезд – уже до аэропорта, потом прогулка по терминалу, затем проход в кабину самолета, перелет в Гонконг, другой терминал, автобус от аэропорта до гостиницы, лифт с музыкой, увешанный рекламными плакатами джазового ресторана на крыше, номер в гостинице и сон. Какое длинное мне выпало странствие. Но ни одной секунды в пути я не провел под открытым небом.
Конечно, наши предки пришли бы в изумление от легкости, с которой мы сегодня перемещаемся по миру. Но не меньше их поразило бы то, что такие огромные расстояния теперь можно преодолевать, ни разу не увидев неба, хотя бы в окно. А авиаперелеты между тем проходят именно так. Я могу войти в здание аэропорта в каком-нибудь городе, а затем, пересаживаясь с самолета на самолет, буквально носиться по всему миру. По пути я могу спать, обедать, делать покупки – и за все это время не сделать ни глотка
