в форме ультиматума, пришлось подать в отставку.
Мистер Хеддок в день моего ухода выглядел очень расстроенным и огорченным и сказал на прощанье:
— Джим, все, что ни делается, к лучшему.
Меня зовут Питер Катлер Саржент Второй, но какая в конце концов разница? Я пожал ему руку и сказал, что все, чему я научился, я перенял от него… Старому дураку это очень понравилось.
Так что к тому времени я уже больше года занимался отношениями с общественностью и рекламой. Фирма моя состояла из дамы средних лет и шкафа с документами. Дама, мисс Флин, заменяла мне совесть и очень чутко ко мне относилась, постоянно напоминая, что деньги — это еще не все и что Иисус страдал за мои грехи. Она была баптисткой и очень строго осуждала любые моральные слабости.
Я глубоко уверен, что она согласилась у меня работать, потому что я бросал вызов ее лучшим побуждениям, тому евангелическому духу, который неукротимо пылал в ее плоской груди. Она еще надеялась меня спасти. Мы оба с этим согласились. Но одновременно она прекрасно помогала мне в работе, не отдавая себе отчета, что участвует в обширном заговоре по обману общественности, давно затеянном людьми моей профессии.
— Мисс Флин, мне предложили работу.
— Танцовщицы? — Она внимательно смотрела на меня, строго поджав бледные губы. Женщины в трико были для нее танцовщицами, а не балеринами.
— На две недели, начиная с сегодняшнего дня.
— Очень рада за вас, мистер Саржент, — сказала она таким тоном, словно прощалась с лучшим другом на берегах Стикса.
— Я тоже очень рад, — кивнул я и выдал несколько инструкций насчет других текущих дел (компания по производству шляп, актриса телевидения и вечерняя школа). Потом покинул свой офис на Медисон-авеню — комнатушку у лестницы — и зашагал в Метрополитен-опера, оставив совесть дожидаться более удобного момента.
Мистер Уошберн встретил меня у входа и провел мимо нескольких гримерных с дверями нараспашку к лестнице, которая вела вниз, непосредственно к обширной сцене. Все вокруг были ужасно взволнованы. Маленькие толстушки сновали взад-вперед с костюмами, танцовщицы в трико отрабатывали трудные па с отрешенными лицами, как у спортсменов, поднимающих тяжести, или поваров в ресторане, разбивающих яйца на огромную, как окно, стеклянную сковородку. Рабочие, таскавшие декорации, кричали друг на друга и переругивались с танцовщицами, которые путались под ногами. В оркестровой яме разыгрывающиеся музыканты подняли ужасную какофонию. Но сам огромный зал, весь в красном с позолотой, был пуст и выглядел достаточно зловеще.
Так показалось мне, хотя, Господь свидетель, для этого не было никаких оснований.
— Репетиция вот-вот начнется, — сказал импресарио, когда мы миновали группу танцовщиков в трико и рубашках с короткими рукавами, — стандартных костюмах для репетиций. И юноши, и девушки показались мне очень, симпатичными. — Немного погодя я вам представлю исполнителей заглавных партий, — продолжал мистер Уошберн. — Если вы…
Но тут ему кто-то помахал рукой с другого конца сцены, он поспешил туда, оставив фразу незаконченной.
— Вы — новенький? — спросил женский голос за моей спиной.
Я обернулся и увидел премиленькую девушку в черном трико и белоснежной безрукавке, сквозь которую просвечивали ее маленькие изящные груди. Она расчесывала волосы цвета червонного золота и держала в зубах резиновое кольцо, что вовсе не способствовало дикции.
— Ну, в каком-то смысле можно сказать и так, — кивнул я.
— Вам лучше бы переодеться… Меня зовут Джейн Гарден.
— А меня — Питер Саржент.
— Вам следует поторопиться. Сегодня нужно будет прогнать всю сцену, — она отбросила волосы назад и пропустила их через резиновое кольцо, которое до этого держала во рту. Они стали похожи на конский хвост, на очень симпатичный хвостик.
— Переодеться прямо здесь?
— Не говорите глупостей, мужские гримерные на втором этаже.
Пришлось ей объяснить, кто я такой, и она захихикала. Голос у нее был низким, а глаза, как я успел заметить, — голубые и холодные.
— Вы что-нибудь понимаете в балете? — спросила она, с тревогой покосившись на других танцовщиц. Однако те еще не были готовы. Оркестранты все еще разыгрывались. Солисты пока не появились. Шум стоял просто оглушительный.
— Не очень, — сознался я. — Вы из солисток?
— До этого мне слишком далеко. Хотя меня назначили дублершей…
— Чьей именно?
— Эллы Саттон. Она — звезда… Я имею в виду — звезда в этом балете. Вообще-то она из второго разбора… С Иглановой не сравнить.
Кто такая Игланова, я знал. Думаю, каждый, кто хоть что-то слышал о балете, должен был знать про Анну Игланову. Я читал о ней только сегодня утром, перед встречей с мистером Уошберном, чтобы не выглядеть полным невеждой. Правда, вскоре я выяснил, что текст в программках не слишком совпадал с действительностью, хотя что-то общее между ними было.
Действительно, она была звездой во времена Нижинского, истинно русской балериной старой императорской балетной школы. Но ей был пятьдесят один, а не тридцать восемь, она пять раз побывала замужем, а не один, и она не была величайшей балериной времен Дягилева, — ее считали одной из самых слабых солисток его труппы. Откуда современникам было знать, что у нее суставы как шарикоподшипники, а легкие — как насос и что с такими данными она переживет всех сверстников и будет царить, как живая легенда, так что один ее выход на сцену будет приводить в восторг публику, вызывая слезы ностальгии на глаза людей, которым довелось увидеть балет только после последней войны.
— А где сама Саттон? — спросил я.
— Где-то там, за кулисами, разговаривает с Уилбуром.
Миссис Саттон оказалась симпатичной женщиной с крашеными волосами, зачесанными назад и разделенными пробором посередине — классическая прическа балерины. Она была в длинном белом платье, в волосах — несколько красных роз. Фигура у нее была безупречной, хотя слишком выделялись мышцы на икрах. У Джейн Гарден, как я заметил, этого не наблюдалось.
— Почему вы не в костюме? — спросил я. — Разве это не генеральная репетиция?
— Мой костюм еще не готов. Но мне хотелось бы, чтобы наконец начали.
— А почему этого еще не сделали?
— Думаю, ждут Луи… Луи Жиро. Он первый танцовщик — и вечно опаздывает. Потому что все время спит. Это всех страшно раздражает… особенно Уилбура.
— Но почему он не примет меры?
— Кто? Уилбур? Он для этого слишком влюблен.
— Влюблен?
— Конечно… все об этом знают. Он просто без ума от Луи.
«Ну что тут поделаешь, это балет», — подумал я, мысленно взяв на заметку, что следует сохранить мисс Флин в полном невежестве относительно отношений, царящих среди моих новых коллег по работе.
— Интересно, — задумчиво протянул я и повернулся к Джейн Гарден, — не смогли бы вы
