— И если я попрошу, прочтете?
— Только вам одной, — ответил Глеб, и ему показалось, что щеки Мирры порозовели, но она быстро отвернулась, отвечая на оклик Кати Лихачевой.
— Глеб!.. Мирра!.. Бросайте тет-а-тет!.. Начинаем покер.
— Иду, — отозвалась Мирра.
Глеб не хотел играть. Он присел к покерному столику помогать Мирре.
Карты, шелестя, рассыпались по сукну. Глеб разбирал карты Мирры, советовал, комбинировал прикупы.
— Мы сейчас всех пустим ко дну, Мирра Григорьевна. Со мной в покер некому тут тягаться. Меня учил лейтенант Лукьянов, а он, в Гонконге, знаменитого английского коммодора Данрейтера начисто раздел, до нитки. Его теперь весь британский флот почитает.
В одну из сдач, передавая Мирре стасованные карты, Глеб нечаянно натолкнулся пальцами на тоненькие пальцы девушки. Всю руку до плеча пронизали колкие мурашки, как от разряда лейденской банки. Он быстро отдернул руку и даже бессознательно подул на нее.
Нагло блефуя, покупая на арапа, с самыми сложными комбинациями и расчетами, улавливая по лицам партнеров состояние их карт (в покере Глеб действительно был докой), Глеб беспощадно рвал ставки. Перед Миррой выросла горка цветных фишек.
— Господа, что же это? Разбой! Глеб обирает нас как липку. Банкротство!
— Не связывайтесь, Кэт, с профессорами. Поделом. Наши ваших бьют, — шутил Глеб, пригребая очередной банк. — Еще удар — и враг бежит.
— Барыня просят ужинать, — позвала с порога горничная.
Шумно подымаясь, гости потянулись в столовую. За покерным столиком наспех подсчитывали фишки.
— Бросьте!.. После подсчитаем. Идем ужинать, — торопила Катя.
— Ты меня извини, Катюша. Я не могу остаться. Позволь мне уйти, — сказала Мирра, пересыпая из ладони в ладонь фишки.
— Что? Почему в такую рань? Еще нет двенадцати.
— Сегодня отца нет. Он вчера уехал в Одессу, а мама нездорова. Нужно раньше вернуться.
Глеб слушал, колеблясь. Проводить? Но нельзя же так навязываться. Провожал позавчера, вчера… теперь опять. Но проводить хотелось. Неожиданно выручила Катя.
— Раз так — не имею права удерживать… Глеб, вы проводите Мирру и возвращайтесь. Мы еще потанцуем.
— Есть! — Глеб набросил на плечи Мирры легкий шелковый плащ.
На улицах было уже пусто. Провинция рано заваливалась на пуховики. Лунная синева преображала знакомые дома, деревья. В нижнем конце улицы, зеленовато мерцая, дымясь, сияла река. Акации струились сумасшедшим запахом, еще сильнее, чем в полдень. Переходя мостовую, Мирра оступилась, и Глеб подхватил ее. Локоть был тоненький, теплый и рождал покровительственную нежность к хрупкости спутницы.
— Вы долго пробудете у нас? — спросила Мирра.
— Всего два месяца. — Глеб ощутил внезапно, вопреки третьегодняшней радости, что срок отпуска далеко не так продолжителен, как ему казалось.
— А потом?
— Потом на месяц в Петербург за производством, а там в Севастополь.
Мирра помолчала.
— Я тоже в Петербург. — Она тихо засмеялась. — Как долго я ждала этого. С третьего класса я мечтаю о Петербурге, как Золушка о принце. Я никогда не видала его, но мне кажется, он необычайно прекрасен, строен, сказочен…
— Изумительный город! — подтвердил Глеб. — Мне жалко его покидать, но плавать в Балтике желтая тоска. Постоянный холод, всего пять месяцев кампании, а семь сиди, как пойманная крыса, на корабле, примерзшем к стенке, зашитом досками.
Они подходили к повороту улицы… Странное мягкое шарканье и глухое позвякиванье донеслось до них из-за углового дома. Мирра остановилась.
— Что это?
— Не понимаю… Сейчас посмотрим.
Они миновали дом. Навстречу, посреди мостовой, в душном тумане двигались облитые луной серо-голубые призраки. Они ритмически взмахивали руками, и при каждом шаге их слышался тупой звон.
— Глеб Николаевич? Что же это?
Голос девушки стал острым. Глеб наконец сообразил:
— Не волнуйтесь, Мирра Григорьевна. Арестанты метут улицу.
Серо-голубые тени, позванивая кандалами и размахивая метлами, медленно проходили мимо, тихие, странные. Высокий арестант поравнялся с Глебом. Луна осветила высокий лоб, выпуклости скул, небритый подбородок. Голова была прикрыта бесформенным суконным колпачком. Жалкая виноватая усмешка свела рот арестанта, и он ускорил шаг. Согнутая спина его с темнеющим ромбом туза удалялась в пыльном облаке.
— Мне жутко, Глеб Николаевич!
Локоть девушки, прижатый Глебом, дрожал.
— Успокойтесь, Мирра Григорьевна. Бояться нечего — несчастные люди, — сказал Глеб и подумал: «Тоже администрация в тюрьме! Не могут, скоты, позже высылать на уборку. Отличное воспитывающее зрелище для жителей».
До знакомого розового особняка дошли молча.
— Вот и дома, — заметил Глеб с нескрываемым сожалением.
— Маленький город, — ответила девушка, болезненно и жалко улыбаясь. Сняла шляпку и присела на выступ крыльца. — Зачем это?.. Как отвратительно!.. Несчастные люди. До сих пор я так любила прогулки в лунные ночи. Любила эту сказочную дымную голубизну, которая все показывает в таком волшебно преображенном виде… И вот это… Теперь мне будет страшно выходить. И луна стала мутная… Даже она не может спокойно видеть такие вещи.
Она закрыла лицо руками. Сквозь пальцы глуховато сказала:
— Вы обещали, Глеб Николаевич, прочесть для меня стихи, когда я попрошу. Если можете — прочтите. Мне станет легче… Вы знаете Блока?
— Да, Мирра Григорьевна. Но что прочесть?
— Что хотите.
Глеб задумался. Несколько минут стоял, подняв голову, припоминая, весь обрызганный фосфористой лунной пеной, стынущей на кителе.
— Хорошо… Это:
Дух пряный марта был в лунном круге, Под талым снегом хрустел песок…
Мирра сидела поникнув. Гладкая прическа ее, туго облегавшая голову, блестела, как шлем из неведомого струистого металла.
И вдруг — ты, дальняя, чужая, Сказала с молнией в глазах: То душа, на последний путь вступая, Безумно плачет о прошлых снах.
Угарный дурман стихов волновал. Сухими губами Глеб нервно хлебнул воздух. Девушка подняла голову. Голубые блики влажно блеснули в зрачках, и Глебу показалось: слезы. Он шагнул к ней.
— Мирра Григорьевна!
Но
