class="p1">И вообще, где в данный момент я так лихо разъезжаю по улицам на своём любимом велосипеде.
7 глава
Наказание
Когда я вернулся домой, мама тут же повела меня на кухню, усадила за стол.
– Четыре часа катаешься на своём велосипеде, все руки-ноги себе переломаешь! – сказала она мне. – Сядь, поешь, голодный, наверное, вспотел весь!
Папа не любил слушать мамины возмущения. В такие минуты он нередко начинал возмущаться в ответ.
– Лен, может хватит! – ответил папа маме. – Он у нас, в конце концов, мальчишка. Пусть катается сколько хочет. Сейчас и девчонки катаются вовсю на велосипедах. И ничего не происходит!
– Да, да, ничего. А потом больницы, забинтованные ноги, выбитый глаз, и так далее!
Когда мама начинала возмущаться, на это было очень забавно смотреть.
Папа начинал иногда возмущаться в ответ, а иногда просто смеялся, внимательно слушая то, что говорила мама.
К своему стыду, я тоже смеялся над мамой.
Впрочем, мама этого не замечала. Или просто делала вид, что ничего не замечает.
Вообще, мама была очень глубоким человеком, любила читать, книги учить со мной уроки, рассказывать мне разные интересные вещи, которых не найдешь в учебниках.
Например, моя мама сказала мне как-то, что у человека может быть семь вариантов развития судьбы и оттого очень часто астрологи и экстрасенсы ошибаются в своих прогнозах о будущем.
Мамины рассказы о разных явлениях жизни, я мог слушать бесконечно. И, что самое интересное, её возмущения тоже.
Когда мама возмущалась, чувствовался не только её гнев, но и её необыкновенно сильная энергетика.
Не зря мама, учась в школе, нередко строила в своём классе мальчишек, заставляя подчиняться ей всех своих одноклассников.
И сейчас, уже работая в школе, мама была строгим и властным классным руководителем.
И одновременно интересным и ярким человеком.
Очень часто я боялся того, что маму кто-нибудь обидит. Я прекрасно замечал, что, несмотря на присущую ей силу, а в некоторых моментах агрессию, она была глубоко впечатлительным, добрым, легко ранимым человеком.
У мамы был очень глубокий задумчивый взгляд. Им она проницала насквозь многих окружающих её людей. В том числе и меня с папой…
Когда я доедал макароны с котлетой, закусывая их вкуснющим салатом, в дверь к нам позвонили.
Я захотел побежать открывать, но моя заботливая мамочка меня остановила.
– Сиди, котёнок, – сказала она мне. – Кушай, я сама открою.
Я вновь начал натыкать на вилку макаронины.
Папа тоже сидел рядом со мной и кушал.
– Как покатался? – спросил меня папа.
Это был вполне дежурный вопрос, на который заранее был известен ответ, но отвечать всё же было нужно.
– Хорошо, – сказал я папе.
– Почему не отлично?
Я пожал плечами: сам не знаю, почему я не ответил папе «отлично».
Мама с кем-то разговаривала в коридоре.
– Да, да, я понимаю, это некрасиво, – донеслись до меня слова, которые говорила кому-то мама. – Да, да, конечно, я приму необходимые меры. Я поговорю с Колей. Да, да, простите за сына. Всего доброго!
Словно что-то похолодело внутри меня…
Есть я уже не мог, поэтому отодвинул от себя тарелку с макаронами.
Хлопнула входная дверь, мама зашла стремительным шагом на кухню, подошла ко мне, строго посмотрела на меня.
– Ремня хочешь? – спросила она меня.
– Я… это.
В такой неприятной ситуации, я оказался впервые, мама никогда не поднимала на меня руку, даже не подняла руку тогда, когда я в четвертом классе получил три пары подряд.
Я растерялся, совсем не зная, что говорить.
– Ну-ка встань! – приказала мне мама.
Я поднялся со стула.
Папа посмотрел сначала на меня, потом на маму.
– Лена, ты мне можешь объяснить, что происходит? – спросил маму папа.
– Полюбуйся на своего сына, на своего любимого сына, на свою надежду, опору, на свою… Вымогал сегодня деньги у первоклашек! Десять рублей за круг во дворе! Правильно я говорю?
– Д-да…
Отрицать было нечего. Что говорить, я также не знал.
– Может, правда, выпороть? – вопросительно посмотрел на меня папа.
– Да, я думаю тоже пора. Распустили мы его, воспитываем, наряжаем, как куклу, всё самое лучшее ему, лучший футбольный мяч, лучший костюм в школу, лучшие кроссовки, велосипед. А вот и благодарность получили.
– Ну что ж, неси ремень! – сказал папа маме.
– Сейчас принесу!
Мама вышла из кухни.
Я стоял как вкопанный, даже боялся пошевелиться.
– Боишься? – спросил меня папа. – Ну что поделаешь, сам виноват.
Мне было жутко, страшно, неприятно, обидно, но я не посмел даже пошевелиться. Плакать почти в двенадцать лет было стыдно, просить прощения я также особенно не умел. Больше всего мне хотелось в этот момент исчезнуть, испариться из кухни. Но это было не реально. Во-первых, на соседнем стуле от меня, сидел папа, во-вторых, я не мог даже пошевелиться.
Мама принесла на кухню ремень. Папа взял его, посмотрел на меня.
– Ну что подставляй, что положено, – сказал он мне.
Я с ужасом посмотрел на папины руки, в которых он держал ремень, неожиданно в моих глазах появились слезы.
Больше я терпеть не мог.
Я опустился на стул, закрыл лицо руками и заплакал. Я повел себя точно так же, как повел бы себя в такой ситуации маленький первоклассник, один из тех, у кого я сегодня забрал деньги.
– Что, стыдно стало? – спросила меня мама.
Но я словно ничего не слышал, положив голову рядом с тарелкой с макаронами на стол и, продолжая плакать.
– Пойдём отсюда! – сказал папа маме.
И они вышли из кухни, оставив меня одного.
Мне было плохо, очень плохо. Я испытывал и боль, и страх, и стыд одновременно.
Я вспоминал малышей, их копейки, которые они совали мне, их просьбы, их мольбы, и мне становилось всё хуже и хуже.
Хлопнула дверь, мама куда-то ушла. Наверное, к своей подруге – тёте Маше, впрочем, теперь мне было всё равно.
Я был один со своим горем. Один на целом свете.
Папа зашел ко мне на кухню.
Сел напротив меня, стал смотреть на меня такого маленького, несчастного, беспомощного, заботливо погладил меня по голове.
– Ну будет, будет, – сказал он мне. – Будет, малыш!
Я начал успокаиваться, хотя всё ещё продолжал всхлипывать.
Папа с полуулыбкой смотрел на меня.
– Может, объяснишь мне, что случилось? Почему ты так поступил? – спокойным голосом спросил он.
Я посмотрел на папу глазами полными слёз.
– Я не могу…
– Почему?
– Не могу.
– Почему не можешь? Это тайна?
– Да.
Я проглотил застрявший в горле ком.
– Не делай больше так, – сказал он мне. – Маме стыдно за тебя, она учитель, её все знают, да и мне тоже за тебя
