сталью.
— Вы хотите жить, цезарь?
Под этим ледяным пронизывающим взглядом Иоанн вдруг в одночасье безоговорочно поверил — сейчас решается его судьба, и ответ его должен быть без всяких оговорок, в одно простое слово.
Он встретил бесстрастный взгляд незнакомца и выдержал его до конца.
— Да!
— Это хорошо.
Взгляд напротив по-прежнему замораживал душу.
— Умеете ли вы ценить и помнить услуги, оказанные вам?
О какой услуге идет речь Иоанн понимал, как и то, что цена за нее не обсуждается. Сколько попросят неведомые спасители, столько и придется отдать. «Договор, прямо скажем, кабальный, — мелькнуло в его голове, — но скупиться, когда речь идет о твоей жизни, глупо».
Еще мгновение он позволил себе подумать и все-таки произнес то, что хотели от него услышать:
— Такие услуги я не забываю.
После этих слов взгляд странника оттаял, и в нем вновь засквозила скрытая ирония.
— Последний вопрос. Скажите мне, цезарь, в кого вы верите? В нового огнерожденного Митру, ходите по воскресеньям в церковь или предпочитаете древних изгнанных богов? А может быть, в вас вообще нет веры?
Иоанн был не готов к такому вопросу, да и понимал — это не теологический спор, это все еще проверка, понятная только странному человеку напротив. Он задумался и произнес очень тихо, стараясь быть абсолютно честным с самим собой:
— Я сомневаюсь.
Ирония продолжила лучиться из глаз незнакомца.
— Сомнения — это хорошо! Сомнения всегда лучше следования догмам. Раз человек сомневается, значит, он мыслит, а разве не тем он отличается от животных?
Иоанн не ответил, осознавая, что его не спрашивают.
А незнакомец продолжил:
— Предположим, вы вдруг стали властителем империи.
Иоанн протестующе замахал руками, и Странник понимающе хмыкнул:
— Я же сказал — предположим. Чисто гипотетически, что бы вы сделали? Продолжили гонения на древнюю веру предков, казни и пытки ее адептов или предоставили своим подданным право выбора?
Этот вопрос Иоанн не единожды обсуждал с самим собой, и действующая политика империи не находила понимания в его сердце, а та жестокость и нетерпимость, с какой действовала новая церковь в союзе с властью, была и вовсе ему неприятна.
— Я считаю, что преследование за веру недостойно величия нашей истории.
Он постарался высказаться максимально обтекаемо, но точно знал, что даже такой ответ, если бы его донесли до Священного Трибунала, повлек бы за собой немедленное расследование.
По бесстрастному виду Странника невозможно было сказать, удовлетворил его ответ или нет, он все также продолжал вести какую-то одному ему понятную игру.
— Что ж, будем считать, мы договорились, и если стороны не имеют больше вопросов друг к другу, то пора заканчивать. А ты что скажешь, Го? — Незнакомец, по-прежнему держа на лице ироничную улыбку, повернулся к своему безмолвному спутнику. — Молчишь! Сомневаешься?
Насмешливая маска вновь обернулась к Иоанну.
— Вот видите, цезарь, сомнения мучают не только вас.
Иоанн не понял, издевается над ним этот человек или говорит абсолютно серьезно. Он был полностью уверен, что сидящий за его спиной полутруп не только не чувствует сомнений, но и вообще ничего не чувствует. Хотя это сейчас его мало волновало, у него остался один невысказанный вопрос, и его указательный палец, как на уроке, поднялся вверх, но Странник, не замечая, вдруг застыл, словно прислушиваясь.
— Кажется, вам пора идти. Вас там уже обыскались.
Он поднялся, и зеркальце растворилось в его ладони.
— Ступайте, цезарь!
— Подождите…
Иоанн еще что-то пытался сказать, а огонек лампы уже колыхнулся и потух. Он завертел головой, пытаясь сориентироваться во вдруг сгустившейся темноте и неожиданно осознал, что никого рядом нет, что он один в пугающей бесконечной черноте.
Глава 5
Если бы кто-нибудь спросил Лу́ку Велия, испытывает ли он страх, то, наверное, тот непонимающе пожал бы плечами. За свою долгую военную жизнь он видел столько крови, что попросту привык к ней.
Комит Лу́ка Велий тянул солдатскую лямку с самого детства и честно прошел длинный путь от простого пехотинца до сотника кавалерийской схолы, прошел без протекции, поднимаясь только за счет своего звериного чутья, везучести и таланта убивать. Он убивал на западе и на востоке, в горах и на море, убивал без ненависти и без сострадания. В трудах историков это называлось войной, а Лу́ка считал, что он просто служил своему императору. Его собственное тело украшало не меньше десятка шрамов. Половину ран полевые костоправы назвали в свое время безнадежными, но он выжил и с полным правом мог сказать, что видел смерть в лицо, и не раз. Да, небеса хранили своего любимчика, потихоньку превращая его из зеленого юнца в матерого волкодава. В том далеком гарнизоне, которым он командовал перед самым уходом из армии, солдаты называли его счастливчиком и были искренне огорчены его отъездом, ведь везение командира не купишь и не приобретешь с опытом — они это понимали, как никто.
Жизнь простого служаки изменилась в тот самый миг, когда он получил письмо от своего дяди Эстерия Велия. Дядюшка «надрывался» писарем в имперской канцелярии и предлагал пропихнуть племянника на место командира охраны отъезжающего Иоанна.
Честная служба на границе приносит много проблем и мало денег, а маленькие гарнизоны в забытых богом песках или на продуваемых всеми ветрами перевалах навевают лишь тоску и безысходность. Тот пыльный городишко на границе с Сардией, где застрял Велий, был одним из таких, поэтому, недолго думая, он собрал все, что удалось скопить за годы службы и отправился в столицу. Аппетиты дядюшки и Царского Города оставили неприятный осадок в душе бывалого вояки. Сбережений всей его жизни едва хватило на бесчисленные взятки и подношения, но все равно он был благодарен судьбе за этот счастливый шанс. Ведь для него, выходца из родовитой, но давно обедневшей семьи, было несказанной удачей в свои неполные сорок лет получить чин комита гвардейской схолы племянника императора. К тому же назначение Иоанна цезарем провинции по традиции Туринской империи делало командира его первой сотни стратилатом всех вооруженных сил провинции.
За все два года, что провел Велий в Северии, он ни разу не пожалел о своем решении. За все два года, кроме сегодняшней ночи. Бегая с факелом по темному городищу, он клял себя на чем свет стоит за тот момент, когда согласился на этот пир, когда позволил Иоанну напиться, и вообще за то, что взялся за охрану этого мальчишки. За всю свою жизнь он не испытывал такого дикого безотчетного страха. Настоящий ужас леденил его кровь. Он не уберег цезаря! Ему страшно было смотреть в глаза бегущему следом
