Он откинулся на спинку стула, явно расслабившись под действием коньяка и сытного обеда, и начал рассуждать.
– Вот вы считаете себя серьезными людьми, не правда ли?
Жозе и Люсиль внимали ему, сидя напротив и подперев головы руками.
– Вы, Люсиль, считали себя серьезной дамой, которая не должна заниматься тем, для чего существует прислуга?
– Ну…
– Так. Но ведь вы прекрасно готовите! Вы просто созданы для этого! Выгоните к черту вашу кухарку! Могу поклясться, что в Париже вы чувствуете себя немного… э… не в своей тарелке. Вам больше пойдет сельская жизнь. Так что гоните к черту вашу серьезность!.. А вы, Жозе?
– А что – я? – сразу ощетинилась та, хотя уже предполагала, что станет следующим педагогическим примером в его проповеди.
– А вы… Изо всех сил сопротивляетесь тому, что горит в вас. Вы стараетесь быть мельче, слабее (я уже об этом говорил), глупее, чем вы есть на самом деле. Настанет момент, Жозе, и пламя сожжет вас изнутри, потому что вы так и не выпустили его на свободу.
– Я и не…
– Бросьте, это же видно издалека! – Себастьян величественно махнул рукой, мол, все ваши возражения – суета сует, только я один знаю истину. – Вам почаще нужно устраивать какие-нибудь встряски, вот, например, как эта, чтобы вытряхнуть из вас серьезность.
– Давайте поговорим о чем-нибудь другом!
– Ладно, не обижайтесь на меня, – вдруг спохватился он. – Мне просто жаль будет, если вы так и не сможете…
– Себастьян, а чем вы занимались в молодости? – вдруг пришла на помощь Жозе Люсиль.
– Я… – Он немного растерялся. – Торговал. Я был продавцом рыбы. – Он с прежней хитринкой в глазах смотрел на обеих женщин.
– Вы работали в…
– Да я почти и не работал. Меня заставляли. У отца был рыболовный флот – несколько кораблей, – и он хотел, чтобы я тоже занимался промыслом.
– А вы? – Жозе и Люсиль почему-то затаили дыхание.
– А я рисовал картины, и мне это нравилось, хотя и не приносило доходов в семью.
– Ух! – выдохнула Жозе. – Значит, мы с вами коллеги!
– Да что вы говорите?! – Себастьян во все глаза смотрел на нее, но тем взглядом, в котором явственно читалось, что он уже давным-давно обо всем знает, и его не удивишь.
– Я – художник. Рисую мультфильмы и комиксы. Художник-аниматор.
– Ну вот, я же вижу, что вы держите себя в железных тисках… Жозе! Где ваша душа? Что вы с ней сделали?
Он прав, хотя и пьян, подумала Жозе. И от этого стало горько.
– Что же было дальше, Себастьян? – спросила Люсиль.
– А дальше от меня ушла жена, я реставрировал картины в Лувре, а потом бросил все и купил себе небольшой виноградник в Шампани, где и по сей день живу в мире и согласии с собой.
– Вы одиноки?
– Это бестактный вопрос, Жозе. Отнюдь. Я не умею долго молчать, поэтому у меня много друзей, и они часто приезжают ко мне. И дети тоже. Но мне нравится жить одному. Иногда я пишу картины, иногда пью коньяк…
Все замолчали, почему-то глядя в окно. На улице снова завывал ветер, дождь хлестал по стеклам, будто кто-то размахивал огромной неотжатой тряпкой. У Шарля стояли новенькие рамы, еще пахнущие свежим лаком и смолой, поэтому звукоизоляция была качественной. Но достаточно было одного взгляда на улицу, чтобы понять, что там происходит такое же светопреставление, как и вчера. У Люсиль на улице был муж. Она нервно подошла к окну:
– Ведь скоро будет темнеть. Где же они?!
Часы хоть и показывали половину третьего, все понимали, что Люсиль права: темнеть в такую погоду начнет рано.
– Не волнуйтесь, они скоро придут, Жак не позволит себе перетрудиться. – Себастьян усмехнулся. – Даже если они не пригонят автобус, все равно скоро проголодаются. А значит – будут здесь.
В ответ на его слова дверь распахнулась и в дом ввалились трое промерзших, голодных и от этого злых мужчин.
После обыкновенной суеты, неизбежной в таких случаях: переодеваний, отогревания в теплом душе, стопок коньяку; после обеда, который можно было назвать ужином, все наконец успокоились и расселись в гостиной. Шарль специально подобрал коньяк, который бодрил и придавал силы, иначе все они просто уснули бы от сытости и тепла… Только Себастьян сидел особняком и цедил напиток, взятый из отдельной бутылки, которым ни с кем не делился. Он уже изрядно захмелел и вставлял комментарии почти к каждой реплике.
Автобус не удалось сдвинуть с места, но почти удалось починить, рассказал Жак. Завтра он доделает его, и они попробуют переплыть лужу. За окном повисли густые сумерки, в гостиной было уютно, электричество пока работало (хотя телефон по-прежнему молчал), и в атмосфере с каждой минутой стало собираться что-то волнующее. То было непередаваемое настроение, завладевшее всеми, не без участия, конечно, коньяка: шестеро совершенно чужих людей вдруг испытали радость оттого, что собрались вместе. Уютно устроившись в мягких креслах и на диване, все почувствовали безграничное доверие, почти братскую любовь друг к другу, и, следуя обязательной части программы в таких случаях – желание пооткровенничать.
Сначала всеобщему вниманию был предоставлен захватывающий рассказ Люсиль и Анри о том, как они из простых крестьян выбились в парижане. Себастьян приправил его едкими, но беззлобными комментариями, и все немного посмеялись. Все это время Жозе, которая решила не давать Шарлю больше никаких шансов, искоса наблюдала за ним. Он сел возле нее на диван и так раскинулся на нем, что кому-либо другому уместиться на этот широкий предмет мебели не осталось никакой возможности. Специально он это сделал или просто – на правах хозяина, было не известно, зато сильно бесило Жака. Тот много выпил, чтобы согреться, и его молодая удаль искала выход, барабаня изнутри кулаками. Это чувствовалось по его взгляду и нетерпеливым жестам, в которых томилось желание.
Шарль, тоже выпивший любимого коньяку, сидел и бровью не вел. Он не сделал ни малейшей попытки снова приблизиться к Жозе или как-то заговорить с ней, и это только интриговало ее, да добавляло масла в огонь, и так уже разгоравшийся все жарче. Обстановка накалялась. Себастьян глумился над собеседниками, с пафосом выкрикивая анекдотичные выражения, и все начинали хохотать, иногда уже и без причины. Поступление чудесного напитка в организм не прекращалось, и по холлу постепенно стала расползаться истерика.
– А я вам говорю – молния! – кричал Анри. – Она шарахает так, что либо ты остаешься без головы…
– Либо голова остается без всего остального, – закончил Себастьян.
– Отчасти… – с умным видом согласился Анри.
– От какой части? – спросил Себастьян.
– А-ах! Ах-ха-ха! Как вы меня развеселили сегодня! – Люсиль сидела красная, со слезами на глазах и абсолютно счастливая.
– Сейчас мы все готовы смеяться, если нам просто покажут пальчик, – тихо сказал Шарль, склонившись к уху Жозе. Это были первые слова за вечер, адресованные ей. – Как это называется в психиатрии?
